Название: Перевоплощение
Переводчик: WTF Rumbelle 2015 (Askramandora)
Бета: WTF Rumbelle 2015 (Sagonna)
Оригинал: The Metamorphosis
Размер: миди, 8 824 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Румпельштильцхен/Белль, Мо Френч
Категория: гет
Жанр: AU, драма
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: Румпельштильцхен готов защищать молодую жену, даже если придётся для этого наглухо запереть двери и заколотить окна. Но чем упорнее он цепляется за неё, тем быстрее теряет человеческий облик
Примечание: конец 3-го сезона, после гибели Зелены; разрешение автора на перевод получено
Размещение: только после деанона переводчика
Пробудившись однажды утром от беспокойного сна, Румпельштильцхен в полной мере осознал, насколько сильно переменилась его жизнь. Он даже самого себя с трудом узнавал.
Его любила чистая, добродетельная женщина — точнее, она любила ту часть его души, которую он ей охотно показывал. Только вчера Белль пообещала выйти замуж за него «так скоро, как смогу, Румпель». А её горячие поцелуи и нежные объятия лишь намекали на то, какой чудесной может оказаться брачная ночь.
Власть и могущество Румпельштильцхена наконец-то вернулись в его полное распоряжение. Какие-либо угрозы ему и его семье были — выражаясь аккуратно — нейтрализованы. Кинжал, не дававший покоя одним фактом своего существования, был надёжно и неведомо для всех укрыт великим множеством заклинаний.
Но были и другие, более — как бы это выразиться? — заманчивые мысли?
Румпельштильцхен думал о том, как с радостью подчинится желаниям своей очаровательной юной невесты. Любая её милая прихоть, простодушный каприз — всё будет исполнено. Чего бы ни захотела Белль, безграничная волшебная сила Румпельштильцхена всегда к её услугам.
А после сегодняшнего вечера он и сам будет всецело во власти Белль. Ей больше никогда не понадобится решать самой.
И, наконец, Румпельштильцхен подумал о самом главном — у него есть воспоминания о сыне, спрятанные в дальние закоулки памяти. Румпельштильцхен мог, как наяву, представить точное звучание голоса Бея в два года, в двенадцать, и, наконец, в тридцать два. Ощутить вкус сухаря, о который его сын точил прорезающиеся зубки, лёжа на одеяле возле очага. Вспомнить, с каким восторгом и гордостью Бей смотрел на своего юного сына Генри. Воскресить в памяти полную разочарования, злости, но всё же неистребимую любовь, пусть и погребённую под горькой обидой — любовь, которую Белфайер всегда испытывал к своему несчастному, недостойному папе.
Всё, что сейчас стояло между Румпельштильцхеном и его отдающим горечью, но всё же прекрасным «долго и счастливо» — это простая церемония бракосочетания, время и место которой Белль целиком оставила на усмотрение жениха. А потом, наконец, он сможет отдохнуть.
Больше никаких интриг, подковёрной борьбы, собирания отвратительных магических артефактов. Не будет ни зловредных обманов, ни утомительных сделок.
Румпельштильцхен и его невинная красавица поклянутся друг другу в верности под лунным светом — самая подходящая атмосфера для подобного события. А затем скрепят свои нежные клятвы поцелуем. Сделав это, они удалятся во тьму вместе, рука об руку. И, когда всё задуманное будет сделано, они — отныне только вместе, навсегда — поднимутся по крутым ступенькам крыльца и шагнут за узкий порог розового особняка.
И никогда больше оттуда не выйдут.
Они с Белль начнут жить только волшебством и сладчайшей любовью, среди угрожающе высоких полок с книгами. Белль всегда будет рядом — в безопасности, под защитой своего Румпельштильцхена. Он станет прясть, а Белль — читать и писать. И, когда её золотисто-каштановые волосы побелеют, как снег, розы щёк увянут, уступив место морщинам, когда Белль — неизбежно! — испустит последний вздох, тогда погаснет и его, Румпельштильцхена, искра жизни. Ведь у него останутся железная воля, верное орудие и мощный стимул к тому, чтобы умереть самому.
Пусть весь этот мир катится к дьяволу — а Румпельштильцхен, наконец, будет счастлив.
Кто-то осторожно постучал в дверь, послышался звон фарфора и приглушённое: «Румпель, ты проснулся?»
— Да. Входи, милая.
Он повернулся на бок, вместе с бордовой простынёй и тяжёлым парчовым одеялом. Член Румпельштильцхена уже вставал, как это часто бывало по утрам — словно в нетерпеливом ожидании того, что ещё должно принести грядущее счастье с Белль.
Сама Белль до сих пор ничего не знала об этих желаниях Румпельштильцхена — о том, что заставляло его едва ли не скручиваться в узел от волнения и голода, практически неутолимого по своей сути. Собственно, Белль не знала о подобных мужских желаниях вообще, и слава небесам — с желаниями мужа ей ещё предстояло познакомиться.
Достаточно скоро.
— Я тихонько вылезла из кровати до рассвета, — Белль распахнула дверь. — Не хотела тебя будить.
Она держала в руках серебряный поднос для завтрака. На нём Румпельштильцхен разглядел хрустальный бокал с фруктовым соком, причудливый фарфоровый чайничек, свою любимую надколотую чашку и тарелку, где лежали булочки с изюмом. От сладкого запаха выпечки рот Румпельштильцхена наполнился слюной, а кривые зубы заныли.
Рядом с дымящимся чайником в изящной вазе стояла кроваво-красная роза на длинном стебле.
Белль, довольная, раскраснелась; её переполнял триумф после удачной схватки с хлебопечкой — этим «адским монстром».
— Вороны опять меня разбудили, — объяснила Белль, пересекая комнату и ожидая, пока Румпельштильцхен сядет в кровати, — я решила спуститься вниз и попробовать новый рецепт. Осторожно — булочки такие горячие!
Как только Румпельштильцхен сел и прислонился к изголовью из лакированного орехового дерева, Белль опустила поднос ему на колени. Затем она вытащила салфетку из кармана своего халата и церемонно пристроила её в просторный ворот синей шёлковой пижамы Румпельштильцхена. Если Белль и заметила, что одеяло несколько смято, и поднос стоит неровно, то ничего не сказала по этому поводу.
— Ты хорошо спал? — она внимательно наблюдала, как Румпельштильцхен делает первый глоток чая с бергамотом. Она крепко заварила чай, безо всяких сладких добавок — как Румпельштильцхен и любил.
В действительности, спал он плохо.
Это было связано не столько с кошмарами, где Румпельштильцхен всё ещё находился во власти вздорной истеричной ведьмы, сколько с тем, что упругий маленький зад Белль плотно прижимался к его тазу всю ночь. Его маленькой красавице нравилось спать, когда Румпельштильцхен обвивался вокруг неё, как плющ, прижимал горячую ладонь к низу её живота, а его тёплое дыхание шевелило её волосы. Невинность Белль, ее довольные сонные вздохи, их переплетённые руки и ноги сводили Румпельштильцхена с ума. Он, конечно, ценил ее незапятнанное целомудрие, но это сокровище одновременно было и препятствием.
Что ж, сегодняшняя ночь всё изменит.
— Где ты нашла этот великолепный цветок? — чтобы сменить тему разговора, спросил Румпельштильцхен, прихлёбывая чай. — Ведь сейчас не сезон.
Белль облизнула губы, забирая чашку из его поднятых рук, и поднесла её к своему лицу, пряча за чашкой улыбку.
— Это наш цветок, Румпель. Тот, первый, что ты мне подарил. Я нашла его на полке в подсобке твоей лавки, когда перебирала вещи. И сразу поняла, что это наша роза — она не увяла, не потеряла свой чудесный цвет!
Вернув чашку на загромождённый посудой поднос, Белль протянула руку и осторожно погладила бархатные закрученные лепестки. Эти задумчивая ласка вызвала у Румпельштильцхена неприятную дрожь, и он слегка сдвинулся так, чтобы Белль не могла дотянуться до цветка. Нечто тёмное потекло, забурлило вместе с кровью в жилах Румпельштильцхена, он уставился на свои запястья — и вместо обычного рисунка бледно-голубых вен увидел узкие, угольно-серые линии, змеящиеся на тонких руках.
— Сегодня вечером, — он стиснул кулаки, вновь меняя тему разговора, — мы поженимся, моя дорогая Белль. Чего бы ты хотела для церемонии? Что-то взятое взаймы? Может быть, что-то голубое? Твоим чем-то старым буду я.
Белль коротко, звонко рассмеялась, и Румпельштильцхен, откинувшийся на спинку кровати, улыбнулся, услышав эти звуки. Белль прижалась к нему сбоку, постаравшись не пошатнуть поднос у него на коленях.
— Позволь мне накормить тебя, Румпель, — нежно заворковала она, взяла кусочек булочки из его пальцев и положила на подставленный язык. Румпельштильцхен игриво куснул пальцы Белль своими острыми блестящими зубами и устроил целый спектакль, жадно причмокивая и глотая еду с невероятным восторгом.
— Не думаю, что я в чём-то нуждаюсь для свадьбы, — Белль взяла кусок булочки для себя и теперь задумчиво его жевала. — Разве что у меня нет для тебя кольца. И…
Внезапно опечаленная, она умолкла и посмотрела в окно спальни.
— Что не так, милая? Только попроси, и я что угодно тебе дам.
— Я… я хотела бы, чтобы мой отец пришёл на свадьбу.
Белль продолжала сбивчиво, дрожащим голосом:
— Мы с ним не разговаривали с того дня в шахтах… и я всё ещё на него сержусь… и знаю, что ты его не любишь… но он мой отец.
— А отцовская любовь неизменна, — закончил Румпельштильцхен, держа свои чёрные мысли при себе. — Всецело понимаю тебя, любимая. Пойди и поговори с ним. Пригласи его прийти. Скажи, что его благословения мы не ждём, но, тем не менее, были бы ему рады, как-то так…
— Румпель! — Белль не могла броситься в его объятия и уронить тем самым поднос с завтраком на пол, поэтому она лишь стиснула левую руку Румпельштильцхена, подняла к губам и радостно поцеловала. В прекрасных, небесно-голубых глазах сияли слёзы, когда Белль подняла голову.
— А как быть с кольцом, Румпель? Поискать золотое в твоей лавке?
— У меня есть это, — Румпельштильцхен продемонстрировал ей сияющую толстую полоску металла, украшенную крупным голубым камнем. — Давным-давно Тёмное Проклятье почти сломило меня, но это кольцо помогло мне отточить и улучшить свои умения, сделав мою магию чуть более управляемой. Так же и ты, Белль, улучшила мою человеческую сторону. Думаю, это кольцо нам подойдёт.
— Да, — повторила Белль, улыбаясь и ещё раз целуя руку Румпельштильцхена, — оно нам подойдёт.
Появившись на Седар-Стрит, 425, Морис Френч обнаружил, что розовый особняк Голда исчез.
Основание дома, выстроенного в викторианском стиле, было на месте: крошащийся рыхлый цемент, неровный камень, возвышавшийся над безупречно ухоженной лужайкой, принадлежавшей коварному ублюдку. Никуда не делись чёрные гранитные вазоны и причудливые маленькие кустарники, красный флажок на почтовом ящике по-прежнему поджидал почтальона.
Но сам треклятый дом пропал.
«Что опять замышляет этот подлый сукин сын?»
Переминаясь с ноги на ногу, тяжеловесный, неуклюжий Морис бросил беспокойный взгляд через плечо. Он держал в руке голубые дельфиниумы в белом ящичке для цветов — это был любимый цветок Белль. В детстве Белль закладывала цветками дельфиниума книги, плела из них изящные гирлянды и короны. Бывало, нянька упрекала её: «Нельзя быть такой рассеянной, миледи! Вы везде, где ходите, оставляете лепестки!»
Цветочек-Белль. Его дорогое дитя…
— А, вы пришли!
Голд материализовался в палисаднике — вышел из-за лишённого растительности, засыхающего вяза. Как всегда, он был одет с иголочки, и, как всегда, от всего его облика веяло угрозой. Кроваво-красный тон галстука и рубашки, такого же омерзительного цвета квадратный шёлковый платок, выглядывавший из нагрудного кармана. Тёмный шерстяной костюм был — опять же, как и всегда — великолепно сшит и безупречно сидел на фигуре.
Скрытный ублюдок не имел при себе трости с металлическим набалдашником, которой сломал в своё время Морису четыре ребра, правую руку и разбил локоть (не говоря уж о болезненном сотрясении мозга), однако сердце цветочника сначала замерло, потом заколотилось всё быстрее. С холодной улыбкой Голд медленно, уверенным шагом приблизился к нему.
— Получил письмо с просьбой прийти сюда, в ваш дом, — объяснил Морис. — Я подумал, что, может быть, это Белль…
Он умолк, и Голд закончил за него — тон ростовщика был сухим и ледяным, как арктический воздух:
— Дитя зовёт, и родитель спешит на зов. Особенно, если до этого был разлучён со своим ребёнком.
Пристально глядя на обеспокоенного и настороженного человека перед собой, Румпельштильцхен провёл языком по своим тонким губам.
У языка был нездоровый, пепельно-серый оттенок.
Несмотря ни на что, в душе Румпельштильцхена ещё оставалась некая жалкая, слабая частичка. След того человека, который целовал солдатские сапоги, одевался в грязные лохмотья, знал, что такое собирать крохи благодеяния из чужих протянутых рук. Поэтому он не мог не испытать лёгкую жалость, видя опасливую надежду на простодушном, увядшем лице Мориса Френча. Нечто родственное было между самим Румпельштильцхеном и этим встревоженным отцом, готовым унизиться ради своего дитяти. Трогательно сжимавшим в руке дешёвый ящичек с цветами… жаждущим примирения с любимой дочерью.
Но Румпельштильцхен больше не был тем наивным мягкосердечным глупцом.
Он приглушил в себе бесполезное, утомительное сочувствие и равнодушно склонил голову к плечу:
— Нет, письмо было от меня. Хотел немного поговорить.
— Где моя дочь? — Морис посмотрел на зияющую в земле дыру, затем перевёл взгляд на жестокое, бесстрастное лицо собеседника. — Что случилось с домом, Голд?
Румпельштильцхен бросил отсутствующий взгляд через плечо.
— Дом? Я решил, что он мне здесь больше не нужен. Слишком оживлённое движение. Слишком много следящих глаз и назойливых соседей, донимающих хлопотными просьбами.
Он сморщил свой острый, крючковатый нос:
— Нам с женой нравится уединение. Нам надоело, что в нашу жизнь без конца вторгаются и все осложняют. Простите, но нам с женой надоели вы все.
Закончив свою речь, Румпельштильцхен перевёл дыхание и спокойно принялся изучать полумесяцы у основания своих ногтей, приобретшие зловещий чёрный цвет. Как интересно.
— Белль не стала бы… она не вышла бы замуж, сначала не сказав мне… по крайней мере. Я вам не верю.
Как ни старался Морис это скрыть, в его низком голосе слышалось отчаяние.
— В любом случае, — возразил Румпельштильцхен, чьи глаза мерцали и поблёскивали, — нам всё равно.
Перейдя на зловещий, певучий голосок, он издевательски помахал пальцем перед носом у Мориса:
— В любом случае... нам и без этого будет хорошо... этой ночью!
Занервничав, Морис попятился, судорожно прижимая к жирной груди ящичек с цветами.
— А знаете, чего желает моя дорогая жена для нашей уединённой церемонии? Не знаете? Как же так! Она хочет вашего благословения. Она желает, чтобы её дорогой старый папочка, так сильно любящий свою Белль, повёл её к алтарю!
Румпельштильцхен захохотал — поистине, это была самая утончённая шутка, которую он только слышал в своей жизни. На какой-то жуткий момент показалось, что он так и не сможет остановиться — однако всё же совладал с собой.
Морис, наконец, собрался с силами и яростно прорычал:
— Только через мой труп! Я бы никогда не согласился, чтобы Белль вышла замуж за проклятого садиста, за безнравственное чудов…
— Да-да, разумеется, — перебил его Румпельштильцхен, — я так и думал, что ты это скажешь.
Он раздражённо фыркнул, щёлкнул пальцами, и Морис Френч исчез в закрутившемся водовороте мерзкого пурпурного дыма. На его месте, брошенный на аккуратную лужайку, остался лежать изысканный букет белых пионов.
Румпельштильцхен наклонился, чтобы забрать цветы, восхищаясь тем, какую утончённую красоту создало его волшебство. Не забыл он и о ящичке с дельфиниумом. Затем, погружённый в мысли, Румпельштильцхен повернулся к зияющему провалу на месте розового особняка и небрежно швырнул белый ящичек вниз. Голубые цветочки высыпались в сухую грязь. А Румпельштильцхен в полном молчании смотрел на то, что осталось от его дома.
Возле каменного угла фундамента, возясь в земле, сопел и пофыркивал толстомордый усатый крот. Он усердно рылся в почве сморщенными розовыми лапками, удивительно похожими на человеческие.
— Вот ты-то мне и нужен, — заприметив его, сказал Румпельштильцхен.
Взмах темнеющих пальцев — и крот перевоплотился в грузного человека с обвислыми щеками и кислым, недовольным выражением лица. Это была точная копия Мориса Френча.
— Ваша дочь сегодня выходит замуж, — непринуждённо сообщил ему Румпельштильцхен, пряча потемневшие, покрывшиеся золотистыми чешуйками руки в карманы брюк.
— Правда? Замечательно, — Человек-Крот посмотрел на собеседника глупыми тусклыми глазами.
— Да, это замечательно. Вы совершенно счастливы.
— Я совершенно счастлив, — с готовностью повторил Человек-Крот.
— Идите и навестите её в библиотеке. Белль хочет с вами поговорить. Возьмите с собой букет вот этих пионов. Извинитесь за то, что по-идиотски себя вели.
— Я вёл себя, как идиот, — согласился Человек-Крот, кивая с серьёзным видом. — Очень рад известию о свадьбе.
— Молодец, — пробормотал Румпельштильцхен себе под нос, а затем развернулся на каблуках, чтобы уйти.
И увидел доктора Арчи Хоппера.
Тот стоял на пешеходной дорожке, едва ли на расстоянии пяти футов от них, вцепившись в поводок Понго. Лицо Арчи было белым, как у призрака, рот полуоткрыт от ужаса, но, к счастью, он словно прирос к месту.
Небольшое затруднение.
— Добрый день, мистер Хоппер! — широким шагом Румпельштильцхен направился к нему. Двойник Мориса, пахнущий грязью, заспешил за ним.
— Мистер Голд… я…
Сверчок испуганно таращился на него из-за толстых грязных стёкол очков. Румпельштильцхен словно оценивал взглядом его мальчишеский клетчатый свитер-безрукавку, пульсирующую на горле жилку, нелепо растрёпанные ветром волосы. Нижняя часть лица Арчи подёргивалась, он был вне себя от волнения.
— Мистер Голд… прошу, выслушайте меня, — голос Сверчка дрожал, но он мужественно переборол себя: — Обман… он… он как рак. Всё разрушает. Обман — это яд для любви. Я видел это в своей собственной семье. Видел, как она развалилась изнутри. Пожалуйста, не делайте этого…
— Вы всегда мне нравились, доктор Хоппер, — спокойно заметил Румпельштильцхен, — но, увы, вы имеете склонность болтать, когда не надо.
Он сверкнул фальшивой улыбкой, не отразившейся в глазах, и на краткое мгновение зубы приняли устрашающий коричневый оттенок. Понго натянул поводок, отрывисто залаял.
— Прошу вас, мистер Голд, разве Белль не заслуживает лучшего, чем…
— Конечно. Как и большинство женщин.
Румпельштильцхен презрительно махнул рукой — Арчи умолк — и затем направился прочь, не оглядываясь и чуть слышно напевая себе под нос какую-то песенку.
Человек-Крот повернулся к Арчи и гордо продемонстрировал ему букет белых пионов:
— Сегодня моя дочь выходит замуж, — доверительно сообщил он, — и я так рад!
— Замечательно, — откликнулся Арчи, и удивлённая улыбка озарила его лицо. — Должно быть, вы гордитесь ею!
— Да, — согласился Человек-Крот, — я совершенно счастлив!
Пока длилась церемония бракосочетания, Белль словно приковывала Румпельштильцхена к месту своим уверенным, честным и полным нежности взглядом. Клятвы, которые Румпельштильцхен повторял про себя в тиши своей лавки, неожиданно улетучились из его памяти. Он был вынужден говорить чистую и вместе с тем невероятную правду.
— Я был врагом любви — но ты всё же меня полюбила. Я чудовище — но каким-то образом ты видишь во мне человека.
Без сомнения, клятвы в верности, которые давала Белль, были столь же прекрасными, как и у Румпельштильцхена, но он ничего не слышал: так сильно колотилось его собственное сердце, так уныло завывал ветер среди сосновых верхушек, а Тёмное Проклятье бушевало и диким зверем ворочалось внутри, назойливо стучало в мозгу. И всё же — на один захватывающий, бесконечный миг — небесно-голубой взгляд невесты зачаровал Румпельштильцхена.
В тот момент, когда Сверчок произнёс эти сладчайшие слова — «муж и жена», мир вокруг Румпельштильцхена стал удивительно спокойным, в нём остались только полные обожания и слёз голубые глаза напротив. А потом, уже держа свою милую Белль в объятиях, прижимаясь губами к её тёплому рту, Румпельштильцхен с немалым трудом вернулся к реальности, словно пробуждаясь от действия наркотического вещества.
Однако теперь прекрасное наваждение схлынуло, и Румпельштильцхен почувствовал, что становится нетерпеливым.
— Для меня так много значит, что ты пришёл, — уже в третий раз повторяла Белль своему отцу — на самом деле сжимая мясистую руку Человека-Крота. Её лицо сияло так же, как и мокрые от слёз глаза. Белль любовно поправила смятый белый пион, приколотый к лацкану якобы отцовского пиджака.
Человек-Крот неуклюже погладил Белль по раскрасневшейся щеке, тем самым сбив набок её кремового цвета шляпку. И пробормотал:
— Я совершенно счастлив, моя дорогая. Совершенно счастлив.
Сверчок стоял чуть поодаль, прислонившись к поросшему мхом колодцу желаний, и с его лица не сходила сияющая глупая улыбка. За стёклами очков глаза Арчи сверкали от непролитых слёз, и он повторял — снова и снова:
— Замечательно! Ах, как замечательно!
Румпельштильцхену же сейчас хотелось, чтобы эти два заколдованных лепечущих идиота либо испарились прочь, либо научились сдерживать свои проклятые языки.
— Пора идти, любимая, — он мягко взял Белль под руку, и она очаровательно улыбнулась, поправляя шляпку и прощаясь с остальными.
— Спасибо за такую красивую церемонию, Арчи! Может быть, мы даже её повторим на днях, и тогда я постараюсь принести фотоаппарат. Спасибо, папа! Спасибо вам обоим!
Она помахала своим букетом белых пионов — весёлое маленькое прощание — и последовала за Румпельштильцхеном в лес.
Выбранная им тропа была узкой и извилистой, лунный свет с трудом пробивался через запутанные, издававшие тоскливые звуки ветви деревьев. Высоко наверху ухала желтоглазая сова, и ей будто вторили шорохи в кустарнике.
То пели, то умолкали сверчки.
Высокие шпильки Белль вонзались глубоко в глинистую лесную почву, так что она старалась идти осторожнее, делая маленькие шажки, и держалась за рукав мужа. Вдруг она тихо рассмеялась:
— Румпель, да куда же ты меня ведёшь?
Она говорила заговорщицки, с придыханием и скрытым весельем. Белль верила своему проводнику даже на этой неровной узкой тропинке в непроглядной тьме. Она явно ожидала какого-нибудь сюрприза.
— Домой, — просто сказал Румпельштильцхен, и после следующего поворота они остановились.
Они вышли на залитую лунным светом поляну. Высокая трава колыхалась на ветру — казалось, что травинки шепчутся между собой. Тени от туч то стелились по земле, то сливались вместе в причудливые образы.
Посреди густого тёмного леса одиноко стоял розовый дом. В его окнах горели свечи.
Румпельштильцхен повернулся к своей притихшей, настороженно смотревшей на дом жене — как она воспримет эту затею? Тем временем стало резко, неестественно холодать. Где-то далеко, над городом, в который больше не было нужды возвращаться, начали собираться сердитые снежные тучи.
После многозначительной паузы Белль сжала запястье своего супруга и улыбнулась ему. Мягкие пряди волос выбились из-под её элегантной шерстяной шляпки, коричневые листья и грязь прилипли к непорочно-белым чулкам. На верхней губе Белль завораживающе поблёскивали капельки пота, и Румпельштильцхен подумал, что его дорогая девочка вконец измучена этой долгой прогулкой.
— Домик для медового месяца — но со всеми удобствами! Румпель, какая отличная идея!
Румпельштильцхен решил, что сейчас самое время сказать, что отныне вся их жизнь превратится в один чудесный медовый месяц; что он устроил для неё, Белль, огромную библиотеку; что его жене больше не придётся заниматься рутинной домашней работой, присутствовать на бесконечных городских собраниях или утруждать себя перебиранием каталогов сторибрукской библиотеки, или вести чертовски скучные разговоры с чертовски скучными идиотами...
Но едва сухие губы Румпельштильцхена разомкнулись, Белль опередила его:
— Только мы не сможем остаться тут надолго, Румпель. Я обещала Генри, что он сможет почитать вслух сказки братьев Гримм в новом переводе, когда я в следующий раз устрою чтения для малышей в библиотеке. Генри хорошо ладит с детьми помладше, ты знал об этом? И Снежка спрашивала, можно ли прочесть что-нибудь в следующие выходные, когда будет крещение малыша Нила. Я думала о поэме, на которую наткнулась в библиотеке вчера: «Ваши дети — не ваши дети. Они сыновья и дочери жизни, алчущей своего нового рождения…»*
Она продолжала счастливо щебетать, и за это время Румпельштильцхен успел вставить ключ в замочную скважину, впустить жену внутрь и закрыть за ней входную дверь.
Дом был тёмным и тихим.
Как только они очутились в отделанном деревом вестибюле, Белль сбросила свои грязные туфельки. Без них маленькая жена Румпельштильцхена стала ещё меньше на несколько дюймов, и, когда муж помог ей снять изысканную шляпку, выглядела совсем юной. Её золотисто-каштановые волосы, освободившись от булавок, рассыпались колечками по плечам.
— Я умираю от голода, — сообщила Белль, и её голос эхом разнёсся по пустым, неосвещённым комнатам.
Она бросила свой начинавший вянуть букет на ближайший стул, глубоко вздохнула, клюнула губами в разрумянившуюся щёку мужа и направилась в столовую в одних грязных испачканных чулках.
— Наверное, ты уже подумал о еде — да, Румпель?
Белль оглянулась на него через плечо — в её голубых глазах плясали искорки, губы были заманчиво-красными, как розы. Кожу Румпельштильцхена начало покалывать, он почувствовал, как сразу начинает согреваться от возбуждения, а в животе, казалось, скрутился тугой узел.
О еде Румпельштильцхен действительно подумал. Реальная, настоящая еда, которую он купил на пристани, а также заказал на дом. И теперь пусть она будет своеобразным прощанием Белль с прежней жизнью — без магии.
Стол был уставлен множеством холодных закусок: изысканные канапе с маслом, холодные жирные устрицы на половинках раковин; копчёная форель, стеклянные вазочки, до краёв наполненные чёрной икрой; крошащиеся острые сыры и несколько бутылок с выдержанными ликёрами и розовым шампанским, искусно запечатанные в куски льда.
— В моей деревне был обычай устраивать пир с холодными блюдами, — сказав это, Румпельштильцхен достал коробок спичек из кармана.
Он наклонился вперёд, чтобы зажечь две высокие, тонкие восковые свечи, стоявшие по обе стороны круглого лимонного пирога, покрытого глазурью. Совсем рядом с ним, в самом центре пиршественного стола, на подставке стоял позолоченный ящичек. В нём лежали оба кинжала: настоящий и поддельный. Ранее Румпельштильцхен поместил фальшивый кинжал в ящичек с разрешения Белль — «для большей безопасности», как он ей объяснил — и как же тогда был доволен, что подделка пригодилась!
Белль кругом обошла стол, дивясь такому набору изысканных деликатесов. Казалось, при слабом сиянии свечей её бледная кожа светится изнутри.
— Зажиточные семьи выставляли для молодожёнов холодные блюда и ледяные напитки. Существовало поверье, что холод не даст испортиться их счастью, дарует энергию и долгую жизнь, вливает бодрость в жилы и даёт… силы для брачной ночи.
На последних откровенных словах Белль мило залилась краской, и её опущенный взгляд упёрся в тарелку, где лежали миниатюрные пирожные с заварным кремом. Она поднесла одно ко рту, деликатно куснула хрустящий краешек.
— И считалось, что каждый тост, — сказал Румпельштильцхен, указывая на бутылки с замороженным шампанским и водкой с кружками апельсиновой кожуры, — добавляет ещё год супружеского счастья.
Протянув руку к ближайшей бутылке, он выудил её из ледяного убежища.
Белль смотрела, как Румпельштильцхен снимает серебристую обёртку сверху, затем медленно нажимает на пробку двумя большими пальцами. Он старался держать бутылку подальше от Белль, по направлению к кухне, а затем раздался мощный хлопок, и сладкая липкая жидкость забила струёй, намочив руки Румпельштильцхена и старинный ковёр под его ногами.
— А теперь иди сюда, дорогая.
Румпельштильцхен расчистил для Белль место на столе. Нетерпеливо отодвинул блюдо с тускло мерцавшим холодцом и протянул руку. В свете свечей блеснули золотые запонки. Его ладонь была устрашающе-чёрного цвета…
Белль приблизилась, смущённо улыбаясь и всё ещё держа своё маленькое пирожное.
Она позволила Румпельштильцхену усадить себя во главе стола и налить в бокал пенистого, с пузырьками розового шампанского.
— За многие, многие годы супружеского счастья, — Румпельштильцхен наполнил собственный бокал и поднял его.
— За супружеское счастье, — с улыбкой откликнулась Белль.
Они оба опустошили бокалы несколькими большими глотками — за удачу, крепкое здоровье и силы для брачной ночи.
Внезапно почувствовав упоение и смелость, ощущая, что ему тесно в собственном теле от распиравшего желания, Румпельштильцхен протянул Белль через стол устрицу.
— А ты пробовала их есть — вот так?
Он держал в руке глянцевитую неровную раковину с пухлым серым кусочком внутри, и Белль с любопытством на неё посмотрела, покачав головой.
— Только в сухарях и запечёнными. Иногда ела тушёных устриц.
Она открыла рот, и Румпельштильцхен поспешно поднёс к нему зазубренную раковину, расплескав немного солоноватой воды на подбородок и кокетливое кремовое пальто Белль.
— Мы сейчас это снимем, — голос Румпельштильцхена прозвучал отрывисто.
Когда он стягивал скромный пиджачок с плеч жены, его ногти стали длинными и чёрными.
Под пиджаком обнаружилась прозрачная кружевная блузка и столь же прозрачное бельё изумительного оттенка индиго. С губ Румпельштильцхена — и он сам едва ли отдавал себе в этом отчёт — сорвался звук, похожий на рычание. Быстро облизав губы серым языком, Румпельштильцхен отбросил запачканный пиджак на пол.
— А это моё «что-то голубое», Румпель, — объяснила Белль оттенок своего белья и, краснея, опустила взгляд на свои грудь и живот, которые просвечивали сквозь тонкую ткань. Румпельштильцхен хорошо видел вершины маленьких грудей, плотно прижатые к кружеву.
Медленно, благоговейно он протянул руки и коснулся этих милых розовых вершинок. Дыхание его замерло, когда Румпельштильцхен почувствовал, что под его исследующими прикосновениями соски затвердевают.
Белль дрожала и трепетала, и теперь оба учащённо дышали. Взгляд Белль остановился на лице Румпельштильцхена.
— Твои волосы… — Её голос был низким и хриплым. — Они совсем спутались. Ты… ты в таком состоянии, Румпель…
Она отвела спутанные пряди со лба Румпельштильцхена, и по собственному отражению в оконном стекле он понял, что Белль говорит правду. Волосы выглядели совсем как во времена Тёмного Замка, когда Румпельштильцхен редко мыл их и никогда не расчёсывал.
— Не обращай внимания на мои волосы, — проворчал он, пристраиваясь между раздвинутых колен Белль.
— Твои глаза, Румпель, — очень мягко произнесла Белль, и голос её прозвучал откуда-то издалека, — что-то произошло со зрачками, они такие большие…
Обвив руками его шею, она всмотрелась внимательнее в янтарные глаза мужа.
Румпельштильцхен ругнулся и повернул голову так, чтобы поцеловать Белль куда-то между плечом и шеей, а затем пробормотал:
- Надо же, какие у меня большие глаза!
Белль засмеялась, и её смех перешёл во вздох, когда Румпельштильцхен стал покрывать поцелуями её горло. Он нежно куснул её чуть пониже уха и прислонился к столу, нетерпеливо срывая с Белль грязные колготки.
— Какие у тебя острые зубы, — прошептала Белль, откидывая голову назад, пока Румпельштильцхен боролся с её носками. — Ох, Румпель! Посмотри — стёкла заледенели… что это?
— Не обращай внимания, — почти прорычал он, водя острыми когтями по мягкой внутренней поверхности её бёдер. — Не обращай на это внимания, любимая.
Когда его жадные пальцы, наконец, добрались до желанного места, глаза Белль закрылись. А когда руки Румпельштильцхена начали ласкать её, внешний мир окончательно перестал существовать.
А за окном начал падать снег.
*Джибран Халиль Джибран, «Пророк»
Белль проснулась ещё до рассвета, с болью в шее и приятным пульсирующим нытьём между ног. Руки были слабыми и тяжёлыми, словно кости и плоть превратились в песок и воду, пока она спала. Спутанные пряди волос лезли в глаза и прилипали к вискам. Горло пересохло и болело — этой ночью её голосовым связкам пришлось потрудиться.
Румпельштильцхен навалился на её живот, его плотный торс лежал между раздвинутых ног Белль. Веки Румпельштильцхена подрагивали, дыхание было тяжёлым и ровным — глубокий, удовлетворённый сон человека, восстанавливающего силы. Лбом и носом он уткнулся под левую грудь Белль, а правой рукой крепко обнимал её за талию. Его слишком длинные ногти впивались в кожу Белль, пятная её полумесяцами крошечных синяков, когда пальцы Румпельштильцхена дёргались и сжимались. Его бледное обнажённое бедро небрежно лежало на её колене, а путаница каштановых и седых волос щекотала грудную клетку Белль.
Любовник всегда обвивался вокруг неё, как плющ, когда спал.
Новое непривычное слово «любовник» перекатывалось на сухом языке Белль, как леденец, но в то же время она пыталась сообразить, как бы выбраться из постели, не потревожив спящего супруга. Ей срочно требовалось наведаться в туалет, выпить водички и съесть что-нибудь из угощения, которым они с Румпельштильцхеном пренебрегли вчера.
Даже теперь, проголодавшаяся, с пересохшим горлом, лёжа на перекрученных простынях и с ногами под сбившимся одеялом, любовно придавленная к мягкой постели весом мужа, Белль чувствовала себя одновременно вымотанной и удовлетворённой, словно её потерпевший крушение корабль благополучно прибило к берегам брака.
Она помнила, как её резко подняли с обеденного стола и перенесли сюда, словно она, Белль, весила не больше, чем подушка или плед.
Помнила стук мокрого снега в окно, когда Румпельштильцхен сражался с пуговицей и молнией на брюках, часто дыша, ругаясь и потея.
Помнила, как Румпельштильцхен развернул её лицом к постели, бормоча извинения, уверяя, что он просто не хочет показывать свою изувеченную, раздробленную когда-то на войне лодыжку.
Белль помнила странные сиплые звуки (и как же краснела, вспоминая это сейчас!), которых не могла сдержать, когда Румпельштильцхен стягивал с неё блузку через голову, просовывал холодные руки под косточки её бюстгальтера, чтобы накрыть и нежно сжать маленькие груди, поместившиеся в его ладонях.
Она помнила, как Румпельштильцхен, положив острый подбородок ей на плечо, принялся пощипывать и ритмично сжимать её ноющие сморщившиеся соски, а она прерывисто, быстро дышала. Румпельштильцхен выглядел абсолютно потерявшим голову, когда Белль задрожала под его прикосновениями, а затем сама подалась навстречу жадным, настойчивым ласкам. Кожу её головы словно кололо иголками, лицо пылало.
— Да, любимая! Вот так! Расслабься, да, расслабься, милая...
Его дрожащая правая рука опускалась ниже, нетерпеливо задирая подол свадебной юбки, забираясь всё дальше под кружевные трусики. Румпельштильцхен накрыл ладонью и приласкал холмик Белль, благоговейно касаясь мягких влажных завитков холодными кончиками пальцев.
Ноги Белль подкосились почти сразу же после этого приятного вторжения. Она упала на кровать, зарылась в покрывало, еле дыша и трясясь от возбуждения. Её ладони вспотели, пальцы поджимались от удовольствия, и она умоляла:
— Пожалуйста, Румпель, я не могу… по-моему, мне нужно… я…
Её мольба перешла в низкий отчаянный стон. Белль неуклюже притянула к себе Румпельштильцхена так, чтобы встать на четвереньки на широком матрасе, и раскачивалась туда-сюда, пока левая рука мужа массировала её маленькую грудь, а правая — продвигалась всё глубже и двигалась всё быстрее между раздвинутыми бёдрами Белль. Каждое резкое пощипывание за сосок сопровождалось благодарным, горячим, страстным: «Ах!»
— Моя маленькая красавица! Моя Белль! Моя жена!
Румпельштильцхен стонал и выдыхал слова одобрения, ласковой похвалы между лопаток Белль, покачиваясь над ней в том же прерывистом, неустойчивом ритме, его горячая грудь прижималась к её вздымающейся спине.
— Позволь, я помогу тебе, Белль! Вот… так и надо… малышка моя любимая!
Красивая шерстяная юбка сбилась в комок вокруг талии Белль, а кружевные трусики почти сползли от резких яростных движений. Перед глазами Белль всё потемнело и затуманилось: животные инстинкты взяли верх над разумом, и она уже ни о чём не думала, когда тёрлась о руку Румпельштильцхена.
— Пожалуйста, Румпель! Пожалуйста, Румпель… мне надо… надо…
Она умоляла его, сама не понимая, о чем просит. Ей было просто необходимо, чтобы исчезло растущее напряжение внутри и могли расслабиться мышцы, и она бы перестала задыхаться и скулить, словно загнанное в угол животное. Смутно Белль понимала, что подошла к некоему рубикону — и либо перейдёт через него, либо умрёт.
— О да, милая, я знаю, что тебе нужно, мне тоже это нужно. Ляг, любовь моя! Я тебе всё покажу… ложись на мою руку!..
Мгновенно Румпельштильцхен убрал руку от её груди и сдёрнул до колен её тонкие кружевные трусики, а затем резким движением заставил Белль опуститься на его влажную правую ладонь, всё ещё крепко обхватывая её ноющую промежность. Он жарко убеждал Белль двигаться, толкаться в его руку:
— Да, вот так! Вот так!..
И тут Белль почувствовала это — широкую головку его члена, горячую и гладкую — ниже того места, где очутилась его рука, напротив скользких от возбуждения складок. Это была та сторона замужества, о которой Белль читала только украдкой и знала, что может быть больно, когда прорвётся плева, пойдёт кровь, но потом станет лучше — намного лучше. Тем временем муж продолжал дразнить Белль плотно прижатой головкой члена и шептал: «Расслабься, милая… расслабься… позволь себе…»
Двигаться вперёд и назад возле ладони Румпельштильцхена, дразнить свой ноющий клитор и его напряжённый член было одновременно мучительно и волшебно. Ощущение растяжения, когда Румпельштильцхен чуть-чуть продвинулся внутрь, оказалось вовсе не болезненным, а прекрасным, и Белль на мгновение сбилась с ритма, рухнула на постель, но почти сразу вновь задвигала бёдрами.
— О Белль! — стонал Румпельштильцхен. — О Белль! О Белль!
Чем глубже она позволяла ему войти, тем больше лепета и ругательств срывалось с его губ.
Слышать, как муж теряет голову, погрузившись в неё всего на несколько дюймов, одурманивало сильнее наркотика, опьяняло лучше ликёра, ударяло в голову больше, чем шампанское. Пусть Белль лежала с закрытыми глазами на кровати, вцепившись в одеяло, — от желания у неё буквально кружилась голова.
Они неистово занимались любовью: Румпельштильцхен стонал её имя, Белль задыхалась и выгибалась, словно дикий, голодный и отчаянный зверь. Это продолжалось, пока он полностью не вошёл в неё, и всё, что Белль могла видеть — это булавочные вспышки света посреди непроницаемой, густой, как сажа, темноты.
А затем наступил ужасающий миг неизбежности — Белль казалось, что она висит на краю пропасти и не может дышать. Её движения стали резкими, судорожными, а потом она закричала и распростёрлась на кровати, мускулы ног и живота подёргивались, из горла рвались низкие, неженственные стоны.
Муж вскоре последовал за ней, издавая странные высокие звуки во время быстрых конвульсивных толчков, а потом навалился на её разгорячённое тело всем своим весом.
Потом он неуклюже гладил спутанные волосы жены, шепча слова благодарности, как будто Белль оказала ему великое благодеяние. Она нашла в себе силы выбраться из-под него, в свою очередь, притянув мужа к своей тёплой, удовлетворённо вздымающейся груди: пусть он услышит, как быстро бьётся её сердце, узнает, как прекрасно он её любил.
Так они и лежали, пока Белль не проснулась.
Теперь она вблизи наблюдала за супругом.
Его лоб был нахмурен — Румпельштильцхену снился какой-то неприятный сон. «Нет, не надо, Бей», — пробормотал он, глубже вонзил ногти в бедро Белль, а затем резко скатился с неё и застыл на боку.
Пользуясь представившейся возможностью, Белль тихонько соскользнула с постели, встала на нетвёрдые ноги, осторожно выгибая ноющую спину.
Зевая и кутаясь в синий шёлковый халат Румпельштильцхена, Белль спустилась в тёмный холл, проводя пальцами по рельефным обоям.
Всё было так же, как они вчера оставили.
Свечи давно сгорели и потухли сами собой, ледяные коконы на бутылках с шампанским и ликёром почти растаяли. Небольшая лужица воды капала с края стола, намочив ковёр на полу.
Белль собирала канапе и пирожные с кремом на тарелку, когда вспышка света в ближайшем окне привлекла её внимание.
Она встала у замёрзшего окна и вновь задумалась, откуда взялись такой странный, не по сезону, холод, который она почувствовала вчера, ледяной дождь и хлопья снега.
Белль потёрла оконное стекло ладонью, чтобы выглянуть наружу. Вокруг розового особняка лежали высокие сугробы снега.
Далеко, там, где был Сторибрук, — или, скорее, где он должен был находиться, по прикидкам Белль, потому что она не слишком хорошо ориентировалась в лесу, — в воздухе висела мерцающая голубая дымка, словно некое зловещее северное сияние. Это царство холода выглядело почти наверняка магическим, и Белль направилась к входной двери, чтобы выйти и рассмотреть всё получше.
Белль осторожно ступала на своих каблуках — до чего же непрактичными они оказались в эту удивительную зимнюю ночь — и взялась за латунную ручку двери. Одно напряжённое мгновение Белль безуспешно боролась с ней, не понимая, что дверь наглухо заперта, а затем остановилась и подумала, что, пожалуй, нужно разбудить Румпеля.
— Чем это ты занимаешься, Белль?
Из полутёмной комнаты голос мужа прозвучал жёстко и как-то… по-другому, чем прежде.
Обернувшись, чтобы взглянуть на него, Белль смогла увидеть только неясный профиль, тень у основания лестницы. Большие глаза янтарно мерцали во мраке.
— Происходит что-то странное, Румпель. Мне кажется, что-то случилось в городе. Я хочу выйти и посмотреть.
Она возобновила борьбу с упрямой дверной ручкой.
— Но, Белль, мы теперь живём здесь.
Отчего-то голос мужа прозвучал совсем близко, рядом с её ухом, очень холодный и уверенный. Должно быть, Румпельштильцхен воспользовался магией, чтобы пересечь комнату так быстро, хотя Белль просила его так больше не делать — это её нервировало.
— Мы живём здесь, и не имеем больше никакого отношения к пустячным проблемам и надоедливым обитателям этого города. Теперь наша жизнь принадлежит этому дому — и нашей любви. Возвращайся в постель, Белль.
Он небрежно взмахнул рукой, и шторы на каждом из высоких окон захлопнулись, а тяжёлые засовы с щёлканьем опустились. Комната погрузилась в абсолютную темноту, в которой было видно только жёлтые глаза Румпельштильцхена.
Длинные острые когти коснулись талии Белль, прихватывая тонкую шёлковую ткань халата, и сердце Белль заколотилось чаще.
— Но я не спрашивала у тебя дозволения, Румпель, — попыталась объяснить она в темноту. — Мне не нужно твоё разрешение, чтобы выйти из дома.
— Я твой муж. И я не приму никаких возражений там, где дело касается твоей безопасности.
Как странно звучал его голос!
Румпельштильцхен легко щёлкнул пальцами, и белые свечи на обеденном столе вновь стали целыми и зажглись, такие же высокие и красивые, как и вчера.
Теперь, в их приглушённом, мерцающем свете Белль ясно видела Румпельштильцхена и осознала ужасные изменения, которые произошли с ним. Его кожа стала серой и пятнистой, огромные янтарные глаза светились, как огоньки, спутанные волосы в беспорядке спускались на плечи. Когда он улыбнулся, Белль увидела жуткие тёмные зубы.
Она снова попыталась воззвать к нему:
— Ты говоришь неразумно, Румпель! С тобой что-то случилось, посмотри на свою кожу! Это твоё проклятье напоминает о себе! Неужели ты вообще не собираешься покидать этот дом? И мы никогда больше не увидим нашу семью и друзей?
Он пожал плечами, равнодушно изучая тыльную сторону своей ладони.
— Моя семья или мертва, или здесь, со мной.
Таков был его обескураживающий ответ.
— В любом случае, какая польза от этих друзей? Зачем тебе вообще нужно в город? Уже устала от мужа, а, любимая? Хочется зайти в таверну пропустить стаканчик?
Он шагнул к ней, и Белль вдруг почувствовала страх — совсем как тогда, когда она только очутилась в Тёмном Замке и рыдала в одиночестве во мраке подземелья. Она отвернулась и вновь отчаянно принялась бороться с дверью — как в те первые дни своего плена, когда безуспешно кидалась и билась о тяжёлую дубовую дверь, пытаясь её отпереть.
Понимая тщетность своих усилий, Белль беспомощно, сердито засмеялась. Пальцы у неё дрожали, и, говоря, она не смотрела на Румпельштильцхена:
— Румпель, я же люблю тебя. Я вышла за тебя замуж. Но… но это не ты! А я… я никогда больше не хочу быть пленницей!
Тяжело дыша, она храбро обошла его кругом, кинулась к обеденному столу, схватила позолоченный ящичек и откинула крышку.
Кинжал всё ещё лежал внутри — там, где они его оставили. Белль подняла его перед собой, слёзы бежали у неё по щекам.
— Так ты твёрдо вознамерилась меня покинуть?
Его голос прозвучал удивительно спокойно. Он с интересом наблюдал за женой из-под тяжёлых век.
— Я люблю тебя, Румпель, и никогда не покину. Но я собираюсь помочь нашим друзьям, если им нужна моя помощь, и я хочу жить полной жизнью за пределами этого дома!
— И намерена приказывать мне с помощью моего же кинжала, да?
— Я не хочу! Не заставляй меня делать это, Румпель, пожалуйста, я не хочу!
— Понимаю.
В его кулаке блеснула полоска металла с выгравированными на нём чёрными буквами. Настоящий кинжал — Белль поняла это сразу, в один миг. Настоящий! Как она могла быть так слепа?! Рукоять фальшивого кинжала стала невыносимо горячей в руке Белль, и она выронила его со слабым, полным боли вскриком. Румпельштильцхен пересёк комнату и встал рядом с Белль, очень спокойный, невозмутимый и терпеливый.
Он погладил Белль по мокрой от слёз щеке. Затем его когтистые пальцы спустились вниз, проследив линию шеи, и остановились напротив сердца.
— Моё сердце принадлежит тебе, — заботливо объяснял Румпельштильцхен, как обожаемому, но своевольному ребёнку, — а твоё — мне. Я сохраню его в безопасности, Белль — до тех пор, пока ты не научишься слышать голос разума. Пока ты не станешь держаться подальше от моего кинжала и от всяческих опасностей. Сегодня я не хочу с тобой ссориться, не после нашей свадьбы. Не сейчас, когда наша жизнь стала такой прекрасной. О, Белль, мы будем счастливы вместе…
Когда его пальцы погрузились в грудь Белль, она почувствовала сильную обжигающую боль, и Румпельштильцхен, сочувствуя ей, вздрогнул, издал какие-то тихие, успокаивающие звуки.
Его ледяные пальцы сомкнулись на её сердце, а затем он вытащил из груди Белль пульсирующий розовый орган. Белль почувствовала изумление — она стояла и смотрела на своё собственное сердце! Такое яркое, светящееся, здоровое, такое сильное и красивое!
Они оба восхищённо любовались этим сердцем при свечах.
— Ты прекрасна, Белль, ты вся прекрасна, — тихо похвалил её Румпельштильцхен.
А затем он медленно направился к позолоченному ящичку на обеденном столе, осторожно положил в него сердце рядом с настоящим кинжалом и запечатал ящичек золотистым лучом волшебства.
— Так, а теперь, когда с этим неприятным делом покончено, нам следует поесть, не так ли, моя радость? Чего бы тебе больше всего хотелось? Если этого здесь нет, я могу наколдовать — всё, что угодно, для моей жены!
Он хихикнул и повёл её к столу.
— Я… я не знаю, чего бы мне хотелось, — Белль была в замешательстве. — Не могу сказать.
— Ну, ладно, всё равно. Я точно знаю, что тебе понравится. Иди сюда, любимая, я дам тебе кусочек пирога.
Когда муж озвучил это предложение, чувство облегчения затопило Белль. Да, правильно, ей хочется именно пирога! Румпель всё знает, всё!
— Давай, малышка, съешь большой хороший кусок, — Румпельштильцхен усадил Белль к себе на колени, и она радостно открыла рот — а он кормил её с ложечки, повязав салфетку под подбородком.
После того, как муж забрал её сердце, дни Белль походили один на другой, словно капли воды. Изредка она испытывала мимолётный, но сильный порыв сделать что-то вопреки желаниям Румпельштильцхена, однако подчиняться им было легко и приятно, и странное напряжение пропадало.
Она ожидала Румпельштильцхена за столом, совсем как в их первые дни в Тёмном Замке. Румпельштильцхену нравилось усаживать Белль к себе на колени и кормить изысканной, но безвкусной магической едой. Ночью он продолжал крепко обнимать Белль, прижимаясь к ней всем телом, но, похоже, больше никаких физических потребностей не испытывал.
Порой Белль с отсутствующим видом стояла у закрытой входной двери, сама не зная зачем, и когда Румпельштильцхен находил её там, то выказывал явное неудовольствие. Однако взаимное напряжение ослабевало, когда он брал Белль за руку и уводил вглубь розового особняка.
В одно снежное воскресенье Белль стояла перед закрытым наглухо окном, чувствуя, что ей чего-то не хватает… будто она что-то потеряла. Она удивилась, услышав громкий стук во входную дверь — казалось, что какой-то дикий зверь навалился на неё всем своим весом. Белль не могла понять, стоит ли ей убежать или впустить незваного гостя. Румпельштильцхен был наверху, готовил ванну для своей супруги, а без его указаний Белль не знала, какие чувства ей стоит испытывать.
Послышался страшный треск, затем снова что-то ударило в дверь, и та попросту распахнулась, в холл ворвался крутящийся снежный вихрь.
За порог шагнула величественная женщина в белых мехах. У неё была бледная и гладкая, как подснежник, кожа, гордая осанка, а белоснежные волосы, заплетённые в толстую косу, спускались до самого пола.
— Ты кто, девочка? — спросила она. — Почему ты живёшь, как крот, в тёмном и душном доме? Где этот волшебник, Румпельштильцхен?
Если бы Белль могла чувствовать что-то похожее на страх или изумление, она была бы поражена случившимся. Но вместо этого она лишь склонила голову набок, изучая вторгшуюся женщину, и поинтересовалась:
— А вы кто?
— Тебе-то какая разница, — фыркнула Снежная Королева и пристально оглядела тёмную комнату. Затем её лицо немного смягчилось. — Ты тоже его пленница, верно?
— Нет, я его жена, — уже это Белль знала точно.
Бесцветные глаза Снежной Королевы сузились, но ответа не последовало.
Румпельштильцхен быстро сбежал вниз по лестнице, и обе женщины повернулись к нему.
— Румпель, к тебе кто-то пришёл, — Белль посмотрела на него: надо ли бояться или только испытывать любопытство?
— Я вижу, — его голос был опасно мягким, — какой неожиданный сюрприз! Что тебе нужно, ведьма?
Он встал между женщинами, задвинув Белль к себе за спину, и она почувствовала облегчение — теперь всё понятно, он хочет, чтобы она спряталась!
Она прижалась лбом к костлявой спине Румпельштильцхена и слушала, что говорит странная женщина:
— Я не «ведьма», и ты знаешь это, жаба! Фея. И это мой несколько запоздавший визит вежливости, — теперь Снежная Королева заговорила поверх плеча Румпельштильцхена, обращаясь к Белль:
— Бедная овечка, а тебе известно, что этот маг держал меня в плену несколько столетий?
Снежная Королева внимательно изучила взглядом всё, что было в комнате, а затем подняла обе руки над головой. Из её пальцев вырвался луч бледного света… и внезапно Румпельштильцхена отбросило и пригвоздило к дубовой двери. Он оказался в страшной ловушке мерцающей ледяной магии.
Белль испуганно отпрянула прочь — волшебство Снежной Королевы было слишком холодным — и с криком: «Румпель!» прижала руку ко рту.
— Возьми, дитя, это твоё, — Снежная Королева направилась в столовую и подняла крышку позолоченного ящичка. Она забрала кинжал — и сердце Белль, которое теперь собиралась вернуть хозяйке.
Белль покачала головой, глядя на своего мужа — его лицо исказилось, серые губы посинели от холода.
— Нет, моё сердце принадлежит ему!
Какое-то время Снежная Королева внимательно смотрела на неё, затем мягко дотронулась до розового куска плоти — и тот превратился в мерцающий кусок льда.
— В таком виде оно послужит тебе лучше. Получи обратно своё сердце, девочка!
С этими словами она вставила его в грудь Белль и добавила:
— Помни — это только твоё сердце. Не расставайся с ним. Слишком опасно отдавать его кому-либо ещё.
Ещё один снежный вихрь волшебства — одинокая роза и букет белых пионов на книжной полке Румпельштильцхена превратились в людей: Гастона и Мориса Френча. Вслед за ними две деревянные куклы выпрямились в кресле-качалке, спрыгнули на пол и устремились к двери, попутно прихватив столовое серебро. Другие незнакомые и странные создания пробуждались от зачарованного сна, удивлённо моргали, потягивались и в замешательстве озирались вокруг.
— Вы все свободны, — объявила им Снежная Королева. — Он больше над вами не властен. Уходите и никогда больше не становитесь чьими-то пленниками!
Белль бросилась к своему папе. Её сердце было холодным, но, по крайней мере, она сознавала, что нужно делать. Крепко взяв за руки отца и Гастона, Белль пошла вместе с ними к двери — но вдруг остановилась и бросила взгляд через плечо, сначала на своего мужа, затем на Снежную Королеву. Та улыбалась и выглядела такой уверенной и мудрой!
— Но он моя истинная любовь, как я смогу жить без него? — Слёзы Белль не успевали скатиться по щекам — они тут же замерзали.
— Полагаю, ты будешь жить так же, как это было, пока он не украл твоё сердце, — спокойно откликнулась Снежная Королева, — с достоинством и мужеством. Ты сама будешь управлять своей судьбой.
Белль всхлипнула, склонила голову и выбежала из дома.
— Она вернётся, — проскрежетал Румпельштильцхен сквозь гниющие зубы, — она всегда ко мне возвращалась!
— Ты так в этом уверен? — склонив беловолосую голову набок, Снежная Королева изучающе смотрела на него.
— Я знаю, что так и будет! А теперь делай то, зачем пришла, ведьма. Ради Белль.
Любезно кивнув, Снежная Королева подняла руку — и Румпельштильцхен исчез в жутком крутящемся белом вихре.
В центре заросшей поляны, посреди дремучего леса, стоит разваливающийся розовый особняк. Внутри всегда темно, а окна наглухо закрыты.
На высокой полке стоит маленькая фигурка из нетающего льда. У неё острый нос и смиренное выражение лица.
Иногда Белль Голд появляется на этой поляне и смотрит на запущенный дом, но никогда не заходит внутрь. Это слишком опасно.
Отныне её сердце холодно и спокойно.
Переводчик: WTF Rumbelle 2015 (Askramandora)
Бета: WTF Rumbelle 2015 (Sagonna)
Оригинал: The Metamorphosis
Размер: миди, 8 824 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Румпельштильцхен/Белль, Мо Френч
Мо Френч
, Арчи Хоппер | В Сторибруке — владелец цветочного магазина. Безуспешно пытался спасти свою дочь Белль от грозного мистера Голда. Метод спасения, впрочем, был весьма сомнителен, но впоследствии отец с дочерью помирились, и он даже присутствовал у неё на свадьбе. В сказочном мире — сэр Морис, правитель городка. Вдовец — его жена Колетт погибла во время нашествия огров. |
Арчи Хоппер
, Снежная Королева | Главный психотерапевт Сторибрука. Нашёл в себе силы восстать против госпожи мэра, когда понадобилось. Помог мистеру Голду задушевным разговором и одно время даже консультировал вышеупомянутую госпожу мэра. Из чего можно сделать вывод, что диплом, дарованный Арчи Хопперу Проклятьем, всё же отчасти оправдал себя. В сказочном мире: Джимини, слабовольный человек и мелкий мошенник, находящийся под гнетом родителей — мошенников покрупнее. Пытаясь начать новую жизнь, обратился за помощью к Тёмному, но ничего хорошего из этого не вышло. Чтобы обрести хоть какую-то свободу, призвал Голубую Фею, и та превратила его в премудрого сверчка. |
Снежная Королева
 | Поскольку данный фик был написан до начала четвёртого сезона, образ Королевы не совпадает ни с Ингрид, ни с Эльзой. Просто могущественная ведьма, больше всего похожа на свой прототип из классической сказки. Румпельштильцхен держал её в плену несколько столетий, поэтому зла на него. |
Категория: гет
Жанр: AU, драма
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: Румпельштильцхен готов защищать молодую жену, даже если придётся для этого наглухо запереть двери и заколотить окна. Но чем упорнее он цепляется за неё, тем быстрее теряет человеческий облик
Примечание: конец 3-го сезона, после гибели Зелены; разрешение автора на перевод получено
Размещение: только после деанона переводчика
1. Поднос с завтраком
Пробудившись однажды утром от беспокойного сна, Румпельштильцхен в полной мере осознал, насколько сильно переменилась его жизнь. Он даже самого себя с трудом узнавал.
Его любила чистая, добродетельная женщина — точнее, она любила ту часть его души, которую он ей охотно показывал. Только вчера Белль пообещала выйти замуж за него «так скоро, как смогу, Румпель». А её горячие поцелуи и нежные объятия лишь намекали на то, какой чудесной может оказаться брачная ночь.
Власть и могущество Румпельштильцхена наконец-то вернулись в его полное распоряжение. Какие-либо угрозы ему и его семье были — выражаясь аккуратно — нейтрализованы. Кинжал, не дававший покоя одним фактом своего существования, был надёжно и неведомо для всех укрыт великим множеством заклинаний.
Но были и другие, более — как бы это выразиться? — заманчивые мысли?
Румпельштильцхен думал о том, как с радостью подчинится желаниям своей очаровательной юной невесты. Любая её милая прихоть, простодушный каприз — всё будет исполнено. Чего бы ни захотела Белль, безграничная волшебная сила Румпельштильцхена всегда к её услугам.
А после сегодняшнего вечера он и сам будет всецело во власти Белль. Ей больше никогда не понадобится решать самой.
И, наконец, Румпельштильцхен подумал о самом главном — у него есть воспоминания о сыне, спрятанные в дальние закоулки памяти. Румпельштильцхен мог, как наяву, представить точное звучание голоса Бея в два года, в двенадцать, и, наконец, в тридцать два. Ощутить вкус сухаря, о который его сын точил прорезающиеся зубки, лёжа на одеяле возле очага. Вспомнить, с каким восторгом и гордостью Бей смотрел на своего юного сына Генри. Воскресить в памяти полную разочарования, злости, но всё же неистребимую любовь, пусть и погребённую под горькой обидой — любовь, которую Белфайер всегда испытывал к своему несчастному, недостойному папе.
Всё, что сейчас стояло между Румпельштильцхеном и его отдающим горечью, но всё же прекрасным «долго и счастливо» — это простая церемония бракосочетания, время и место которой Белль целиком оставила на усмотрение жениха. А потом, наконец, он сможет отдохнуть.
Больше никаких интриг, подковёрной борьбы, собирания отвратительных магических артефактов. Не будет ни зловредных обманов, ни утомительных сделок.
Румпельштильцхен и его невинная красавица поклянутся друг другу в верности под лунным светом — самая подходящая атмосфера для подобного события. А затем скрепят свои нежные клятвы поцелуем. Сделав это, они удалятся во тьму вместе, рука об руку. И, когда всё задуманное будет сделано, они — отныне только вместе, навсегда — поднимутся по крутым ступенькам крыльца и шагнут за узкий порог розового особняка.
И никогда больше оттуда не выйдут.
Они с Белль начнут жить только волшебством и сладчайшей любовью, среди угрожающе высоких полок с книгами. Белль всегда будет рядом — в безопасности, под защитой своего Румпельштильцхена. Он станет прясть, а Белль — читать и писать. И, когда её золотисто-каштановые волосы побелеют, как снег, розы щёк увянут, уступив место морщинам, когда Белль — неизбежно! — испустит последний вздох, тогда погаснет и его, Румпельштильцхена, искра жизни. Ведь у него останутся железная воля, верное орудие и мощный стимул к тому, чтобы умереть самому.
Пусть весь этот мир катится к дьяволу — а Румпельштильцхен, наконец, будет счастлив.
Кто-то осторожно постучал в дверь, послышался звон фарфора и приглушённое: «Румпель, ты проснулся?»
— Да. Входи, милая.
Он повернулся на бок, вместе с бордовой простынёй и тяжёлым парчовым одеялом. Член Румпельштильцхена уже вставал, как это часто бывало по утрам — словно в нетерпеливом ожидании того, что ещё должно принести грядущее счастье с Белль.
Сама Белль до сих пор ничего не знала об этих желаниях Румпельштильцхена — о том, что заставляло его едва ли не скручиваться в узел от волнения и голода, практически неутолимого по своей сути. Собственно, Белль не знала о подобных мужских желаниях вообще, и слава небесам — с желаниями мужа ей ещё предстояло познакомиться.
Достаточно скоро.
— Я тихонько вылезла из кровати до рассвета, — Белль распахнула дверь. — Не хотела тебя будить.
Она держала в руках серебряный поднос для завтрака. На нём Румпельштильцхен разглядел хрустальный бокал с фруктовым соком, причудливый фарфоровый чайничек, свою любимую надколотую чашку и тарелку, где лежали булочки с изюмом. От сладкого запаха выпечки рот Румпельштильцхена наполнился слюной, а кривые зубы заныли.
Рядом с дымящимся чайником в изящной вазе стояла кроваво-красная роза на длинном стебле.
Белль, довольная, раскраснелась; её переполнял триумф после удачной схватки с хлебопечкой — этим «адским монстром».
— Вороны опять меня разбудили, — объяснила Белль, пересекая комнату и ожидая, пока Румпельштильцхен сядет в кровати, — я решила спуститься вниз и попробовать новый рецепт. Осторожно — булочки такие горячие!
Как только Румпельштильцхен сел и прислонился к изголовью из лакированного орехового дерева, Белль опустила поднос ему на колени. Затем она вытащила салфетку из кармана своего халата и церемонно пристроила её в просторный ворот синей шёлковой пижамы Румпельштильцхена. Если Белль и заметила, что одеяло несколько смято, и поднос стоит неровно, то ничего не сказала по этому поводу.
— Ты хорошо спал? — она внимательно наблюдала, как Румпельштильцхен делает первый глоток чая с бергамотом. Она крепко заварила чай, безо всяких сладких добавок — как Румпельштильцхен и любил.
В действительности, спал он плохо.
Это было связано не столько с кошмарами, где Румпельштильцхен всё ещё находился во власти вздорной истеричной ведьмы, сколько с тем, что упругий маленький зад Белль плотно прижимался к его тазу всю ночь. Его маленькой красавице нравилось спать, когда Румпельштильцхен обвивался вокруг неё, как плющ, прижимал горячую ладонь к низу её живота, а его тёплое дыхание шевелило её волосы. Невинность Белль, ее довольные сонные вздохи, их переплетённые руки и ноги сводили Румпельштильцхена с ума. Он, конечно, ценил ее незапятнанное целомудрие, но это сокровище одновременно было и препятствием.
Что ж, сегодняшняя ночь всё изменит.
— Где ты нашла этот великолепный цветок? — чтобы сменить тему разговора, спросил Румпельштильцхен, прихлёбывая чай. — Ведь сейчас не сезон.
Белль облизнула губы, забирая чашку из его поднятых рук, и поднесла её к своему лицу, пряча за чашкой улыбку.
— Это наш цветок, Румпель. Тот, первый, что ты мне подарил. Я нашла его на полке в подсобке твоей лавки, когда перебирала вещи. И сразу поняла, что это наша роза — она не увяла, не потеряла свой чудесный цвет!
Вернув чашку на загромождённый посудой поднос, Белль протянула руку и осторожно погладила бархатные закрученные лепестки. Эти задумчивая ласка вызвала у Румпельштильцхена неприятную дрожь, и он слегка сдвинулся так, чтобы Белль не могла дотянуться до цветка. Нечто тёмное потекло, забурлило вместе с кровью в жилах Румпельштильцхена, он уставился на свои запястья — и вместо обычного рисунка бледно-голубых вен увидел узкие, угольно-серые линии, змеящиеся на тонких руках.
— Сегодня вечером, — он стиснул кулаки, вновь меняя тему разговора, — мы поженимся, моя дорогая Белль. Чего бы ты хотела для церемонии? Что-то взятое взаймы? Может быть, что-то голубое? Твоим чем-то старым буду я.
Белль коротко, звонко рассмеялась, и Румпельштильцхен, откинувшийся на спинку кровати, улыбнулся, услышав эти звуки. Белль прижалась к нему сбоку, постаравшись не пошатнуть поднос у него на коленях.
— Позволь мне накормить тебя, Румпель, — нежно заворковала она, взяла кусочек булочки из его пальцев и положила на подставленный язык. Румпельштильцхен игриво куснул пальцы Белль своими острыми блестящими зубами и устроил целый спектакль, жадно причмокивая и глотая еду с невероятным восторгом.
— Не думаю, что я в чём-то нуждаюсь для свадьбы, — Белль взяла кусок булочки для себя и теперь задумчиво его жевала. — Разве что у меня нет для тебя кольца. И…
Внезапно опечаленная, она умолкла и посмотрела в окно спальни.
— Что не так, милая? Только попроси, и я что угодно тебе дам.
— Я… я хотела бы, чтобы мой отец пришёл на свадьбу.
Белль продолжала сбивчиво, дрожащим голосом:
— Мы с ним не разговаривали с того дня в шахтах… и я всё ещё на него сержусь… и знаю, что ты его не любишь… но он мой отец.
— А отцовская любовь неизменна, — закончил Румпельштильцхен, держа свои чёрные мысли при себе. — Всецело понимаю тебя, любимая. Пойди и поговори с ним. Пригласи его прийти. Скажи, что его благословения мы не ждём, но, тем не менее, были бы ему рады, как-то так…
— Румпель! — Белль не могла броситься в его объятия и уронить тем самым поднос с завтраком на пол, поэтому она лишь стиснула левую руку Румпельштильцхена, подняла к губам и радостно поцеловала. В прекрасных, небесно-голубых глазах сияли слёзы, когда Белль подняла голову.
— А как быть с кольцом, Румпель? Поискать золотое в твоей лавке?
— У меня есть это, — Румпельштильцхен продемонстрировал ей сияющую толстую полоску металла, украшенную крупным голубым камнем. — Давным-давно Тёмное Проклятье почти сломило меня, но это кольцо помогло мне отточить и улучшить свои умения, сделав мою магию чуть более управляемой. Так же и ты, Белль, улучшила мою человеческую сторону. Думаю, это кольцо нам подойдёт.
— Да, — повторила Белль, улыбаясь и ещё раз целуя руку Румпельштильцхена, — оно нам подойдёт.
2. Отец невесты
Появившись на Седар-Стрит, 425, Морис Френч обнаружил, что розовый особняк Голда исчез.
Основание дома, выстроенного в викторианском стиле, было на месте: крошащийся рыхлый цемент, неровный камень, возвышавшийся над безупречно ухоженной лужайкой, принадлежавшей коварному ублюдку. Никуда не делись чёрные гранитные вазоны и причудливые маленькие кустарники, красный флажок на почтовом ящике по-прежнему поджидал почтальона.
Но сам треклятый дом пропал.
«Что опять замышляет этот подлый сукин сын?»
Переминаясь с ноги на ногу, тяжеловесный, неуклюжий Морис бросил беспокойный взгляд через плечо. Он держал в руке голубые дельфиниумы в белом ящичке для цветов — это был любимый цветок Белль. В детстве Белль закладывала цветками дельфиниума книги, плела из них изящные гирлянды и короны. Бывало, нянька упрекала её: «Нельзя быть такой рассеянной, миледи! Вы везде, где ходите, оставляете лепестки!»
Цветочек-Белль. Его дорогое дитя…
— А, вы пришли!
Голд материализовался в палисаднике — вышел из-за лишённого растительности, засыхающего вяза. Как всегда, он был одет с иголочки, и, как всегда, от всего его облика веяло угрозой. Кроваво-красный тон галстука и рубашки, такого же омерзительного цвета квадратный шёлковый платок, выглядывавший из нагрудного кармана. Тёмный шерстяной костюм был — опять же, как и всегда — великолепно сшит и безупречно сидел на фигуре.
Скрытный ублюдок не имел при себе трости с металлическим набалдашником, которой сломал в своё время Морису четыре ребра, правую руку и разбил локоть (не говоря уж о болезненном сотрясении мозга), однако сердце цветочника сначала замерло, потом заколотилось всё быстрее. С холодной улыбкой Голд медленно, уверенным шагом приблизился к нему.
— Получил письмо с просьбой прийти сюда, в ваш дом, — объяснил Морис. — Я подумал, что, может быть, это Белль…
Он умолк, и Голд закончил за него — тон ростовщика был сухим и ледяным, как арктический воздух:
— Дитя зовёт, и родитель спешит на зов. Особенно, если до этого был разлучён со своим ребёнком.
Пристально глядя на обеспокоенного и настороженного человека перед собой, Румпельштильцхен провёл языком по своим тонким губам.
У языка был нездоровый, пепельно-серый оттенок.
Несмотря ни на что, в душе Румпельштильцхена ещё оставалась некая жалкая, слабая частичка. След того человека, который целовал солдатские сапоги, одевался в грязные лохмотья, знал, что такое собирать крохи благодеяния из чужих протянутых рук. Поэтому он не мог не испытать лёгкую жалость, видя опасливую надежду на простодушном, увядшем лице Мориса Френча. Нечто родственное было между самим Румпельштильцхеном и этим встревоженным отцом, готовым унизиться ради своего дитяти. Трогательно сжимавшим в руке дешёвый ящичек с цветами… жаждущим примирения с любимой дочерью.
Но Румпельштильцхен больше не был тем наивным мягкосердечным глупцом.
Он приглушил в себе бесполезное, утомительное сочувствие и равнодушно склонил голову к плечу:
— Нет, письмо было от меня. Хотел немного поговорить.
— Где моя дочь? — Морис посмотрел на зияющую в земле дыру, затем перевёл взгляд на жестокое, бесстрастное лицо собеседника. — Что случилось с домом, Голд?
Румпельштильцхен бросил отсутствующий взгляд через плечо.
— Дом? Я решил, что он мне здесь больше не нужен. Слишком оживлённое движение. Слишком много следящих глаз и назойливых соседей, донимающих хлопотными просьбами.
Он сморщил свой острый, крючковатый нос:
— Нам с женой нравится уединение. Нам надоело, что в нашу жизнь без конца вторгаются и все осложняют. Простите, но нам с женой надоели вы все.
Закончив свою речь, Румпельштильцхен перевёл дыхание и спокойно принялся изучать полумесяцы у основания своих ногтей, приобретшие зловещий чёрный цвет. Как интересно.
— Белль не стала бы… она не вышла бы замуж, сначала не сказав мне… по крайней мере. Я вам не верю.
Как ни старался Морис это скрыть, в его низком голосе слышалось отчаяние.
— В любом случае, — возразил Румпельштильцхен, чьи глаза мерцали и поблёскивали, — нам всё равно.
Перейдя на зловещий, певучий голосок, он издевательски помахал пальцем перед носом у Мориса:
— В любом случае... нам и без этого будет хорошо... этой ночью!
Занервничав, Морис попятился, судорожно прижимая к жирной груди ящичек с цветами.
— А знаете, чего желает моя дорогая жена для нашей уединённой церемонии? Не знаете? Как же так! Она хочет вашего благословения. Она желает, чтобы её дорогой старый папочка, так сильно любящий свою Белль, повёл её к алтарю!
Румпельштильцхен захохотал — поистине, это была самая утончённая шутка, которую он только слышал в своей жизни. На какой-то жуткий момент показалось, что он так и не сможет остановиться — однако всё же совладал с собой.
Морис, наконец, собрался с силами и яростно прорычал:
— Только через мой труп! Я бы никогда не согласился, чтобы Белль вышла замуж за проклятого садиста, за безнравственное чудов…
— Да-да, разумеется, — перебил его Румпельштильцхен, — я так и думал, что ты это скажешь.
Он раздражённо фыркнул, щёлкнул пальцами, и Морис Френч исчез в закрутившемся водовороте мерзкого пурпурного дыма. На его месте, брошенный на аккуратную лужайку, остался лежать изысканный букет белых пионов.
Румпельштильцхен наклонился, чтобы забрать цветы, восхищаясь тем, какую утончённую красоту создало его волшебство. Не забыл он и о ящичке с дельфиниумом. Затем, погружённый в мысли, Румпельштильцхен повернулся к зияющему провалу на месте розового особняка и небрежно швырнул белый ящичек вниз. Голубые цветочки высыпались в сухую грязь. А Румпельштильцхен в полном молчании смотрел на то, что осталось от его дома.
Возле каменного угла фундамента, возясь в земле, сопел и пофыркивал толстомордый усатый крот. Он усердно рылся в почве сморщенными розовыми лапками, удивительно похожими на человеческие.
— Вот ты-то мне и нужен, — заприметив его, сказал Румпельштильцхен.
Взмах темнеющих пальцев — и крот перевоплотился в грузного человека с обвислыми щеками и кислым, недовольным выражением лица. Это была точная копия Мориса Френча.
— Ваша дочь сегодня выходит замуж, — непринуждённо сообщил ему Румпельштильцхен, пряча потемневшие, покрывшиеся золотистыми чешуйками руки в карманы брюк.
— Правда? Замечательно, — Человек-Крот посмотрел на собеседника глупыми тусклыми глазами.
— Да, это замечательно. Вы совершенно счастливы.
— Я совершенно счастлив, — с готовностью повторил Человек-Крот.
— Идите и навестите её в библиотеке. Белль хочет с вами поговорить. Возьмите с собой букет вот этих пионов. Извинитесь за то, что по-идиотски себя вели.
— Я вёл себя, как идиот, — согласился Человек-Крот, кивая с серьёзным видом. — Очень рад известию о свадьбе.
— Молодец, — пробормотал Румпельштильцхен себе под нос, а затем развернулся на каблуках, чтобы уйти.
И увидел доктора Арчи Хоппера.
Тот стоял на пешеходной дорожке, едва ли на расстоянии пяти футов от них, вцепившись в поводок Понго. Лицо Арчи было белым, как у призрака, рот полуоткрыт от ужаса, но, к счастью, он словно прирос к месту.
Небольшое затруднение.
— Добрый день, мистер Хоппер! — широким шагом Румпельштильцхен направился к нему. Двойник Мориса, пахнущий грязью, заспешил за ним.
— Мистер Голд… я…
Сверчок испуганно таращился на него из-за толстых грязных стёкол очков. Румпельштильцхен словно оценивал взглядом его мальчишеский клетчатый свитер-безрукавку, пульсирующую на горле жилку, нелепо растрёпанные ветром волосы. Нижняя часть лица Арчи подёргивалась, он был вне себя от волнения.
— Мистер Голд… прошу, выслушайте меня, — голос Сверчка дрожал, но он мужественно переборол себя: — Обман… он… он как рак. Всё разрушает. Обман — это яд для любви. Я видел это в своей собственной семье. Видел, как она развалилась изнутри. Пожалуйста, не делайте этого…
— Вы всегда мне нравились, доктор Хоппер, — спокойно заметил Румпельштильцхен, — но, увы, вы имеете склонность болтать, когда не надо.
Он сверкнул фальшивой улыбкой, не отразившейся в глазах, и на краткое мгновение зубы приняли устрашающий коричневый оттенок. Понго натянул поводок, отрывисто залаял.
— Прошу вас, мистер Голд, разве Белль не заслуживает лучшего, чем…
— Конечно. Как и большинство женщин.
Румпельштильцхен презрительно махнул рукой — Арчи умолк — и затем направился прочь, не оглядываясь и чуть слышно напевая себе под нос какую-то песенку.
Человек-Крот повернулся к Арчи и гордо продемонстрировал ему букет белых пионов:
— Сегодня моя дочь выходит замуж, — доверительно сообщил он, — и я так рад!
— Замечательно, — откликнулся Арчи, и удивлённая улыбка озарила его лицо. — Должно быть, вы гордитесь ею!
— Да, — согласился Человек-Крот, — я совершенно счастлив!
3. Праздник среди холода
Пока длилась церемония бракосочетания, Белль словно приковывала Румпельштильцхена к месту своим уверенным, честным и полным нежности взглядом. Клятвы, которые Румпельштильцхен повторял про себя в тиши своей лавки, неожиданно улетучились из его памяти. Он был вынужден говорить чистую и вместе с тем невероятную правду.
— Я был врагом любви — но ты всё же меня полюбила. Я чудовище — но каким-то образом ты видишь во мне человека.
Без сомнения, клятвы в верности, которые давала Белль, были столь же прекрасными, как и у Румпельштильцхена, но он ничего не слышал: так сильно колотилось его собственное сердце, так уныло завывал ветер среди сосновых верхушек, а Тёмное Проклятье бушевало и диким зверем ворочалось внутри, назойливо стучало в мозгу. И всё же — на один захватывающий, бесконечный миг — небесно-голубой взгляд невесты зачаровал Румпельштильцхена.
В тот момент, когда Сверчок произнёс эти сладчайшие слова — «муж и жена», мир вокруг Румпельштильцхена стал удивительно спокойным, в нём остались только полные обожания и слёз голубые глаза напротив. А потом, уже держа свою милую Белль в объятиях, прижимаясь губами к её тёплому рту, Румпельштильцхен с немалым трудом вернулся к реальности, словно пробуждаясь от действия наркотического вещества.
Однако теперь прекрасное наваждение схлынуло, и Румпельштильцхен почувствовал, что становится нетерпеливым.
— Для меня так много значит, что ты пришёл, — уже в третий раз повторяла Белль своему отцу — на самом деле сжимая мясистую руку Человека-Крота. Её лицо сияло так же, как и мокрые от слёз глаза. Белль любовно поправила смятый белый пион, приколотый к лацкану якобы отцовского пиджака.
Человек-Крот неуклюже погладил Белль по раскрасневшейся щеке, тем самым сбив набок её кремового цвета шляпку. И пробормотал:
— Я совершенно счастлив, моя дорогая. Совершенно счастлив.
Сверчок стоял чуть поодаль, прислонившись к поросшему мхом колодцу желаний, и с его лица не сходила сияющая глупая улыбка. За стёклами очков глаза Арчи сверкали от непролитых слёз, и он повторял — снова и снова:
— Замечательно! Ах, как замечательно!
Румпельштильцхену же сейчас хотелось, чтобы эти два заколдованных лепечущих идиота либо испарились прочь, либо научились сдерживать свои проклятые языки.
— Пора идти, любимая, — он мягко взял Белль под руку, и она очаровательно улыбнулась, поправляя шляпку и прощаясь с остальными.
— Спасибо за такую красивую церемонию, Арчи! Может быть, мы даже её повторим на днях, и тогда я постараюсь принести фотоаппарат. Спасибо, папа! Спасибо вам обоим!
Она помахала своим букетом белых пионов — весёлое маленькое прощание — и последовала за Румпельштильцхеном в лес.
Выбранная им тропа была узкой и извилистой, лунный свет с трудом пробивался через запутанные, издававшие тоскливые звуки ветви деревьев. Высоко наверху ухала желтоглазая сова, и ей будто вторили шорохи в кустарнике.
То пели, то умолкали сверчки.
Высокие шпильки Белль вонзались глубоко в глинистую лесную почву, так что она старалась идти осторожнее, делая маленькие шажки, и держалась за рукав мужа. Вдруг она тихо рассмеялась:
— Румпель, да куда же ты меня ведёшь?
Она говорила заговорщицки, с придыханием и скрытым весельем. Белль верила своему проводнику даже на этой неровной узкой тропинке в непроглядной тьме. Она явно ожидала какого-нибудь сюрприза.
— Домой, — просто сказал Румпельштильцхен, и после следующего поворота они остановились.
Они вышли на залитую лунным светом поляну. Высокая трава колыхалась на ветру — казалось, что травинки шепчутся между собой. Тени от туч то стелились по земле, то сливались вместе в причудливые образы.
Посреди густого тёмного леса одиноко стоял розовый дом. В его окнах горели свечи.
Румпельштильцхен повернулся к своей притихшей, настороженно смотревшей на дом жене — как она воспримет эту затею? Тем временем стало резко, неестественно холодать. Где-то далеко, над городом, в который больше не было нужды возвращаться, начали собираться сердитые снежные тучи.
После многозначительной паузы Белль сжала запястье своего супруга и улыбнулась ему. Мягкие пряди волос выбились из-под её элегантной шерстяной шляпки, коричневые листья и грязь прилипли к непорочно-белым чулкам. На верхней губе Белль завораживающе поблёскивали капельки пота, и Румпельштильцхен подумал, что его дорогая девочка вконец измучена этой долгой прогулкой.
— Домик для медового месяца — но со всеми удобствами! Румпель, какая отличная идея!
Румпельштильцхен решил, что сейчас самое время сказать, что отныне вся их жизнь превратится в один чудесный медовый месяц; что он устроил для неё, Белль, огромную библиотеку; что его жене больше не придётся заниматься рутинной домашней работой, присутствовать на бесконечных городских собраниях или утруждать себя перебиранием каталогов сторибрукской библиотеки, или вести чертовски скучные разговоры с чертовски скучными идиотами...
Но едва сухие губы Румпельштильцхена разомкнулись, Белль опередила его:
— Только мы не сможем остаться тут надолго, Румпель. Я обещала Генри, что он сможет почитать вслух сказки братьев Гримм в новом переводе, когда я в следующий раз устрою чтения для малышей в библиотеке. Генри хорошо ладит с детьми помладше, ты знал об этом? И Снежка спрашивала, можно ли прочесть что-нибудь в следующие выходные, когда будет крещение малыша Нила. Я думала о поэме, на которую наткнулась в библиотеке вчера: «Ваши дети — не ваши дети. Они сыновья и дочери жизни, алчущей своего нового рождения…»*
Она продолжала счастливо щебетать, и за это время Румпельштильцхен успел вставить ключ в замочную скважину, впустить жену внутрь и закрыть за ней входную дверь.
Дом был тёмным и тихим.
Как только они очутились в отделанном деревом вестибюле, Белль сбросила свои грязные туфельки. Без них маленькая жена Румпельштильцхена стала ещё меньше на несколько дюймов, и, когда муж помог ей снять изысканную шляпку, выглядела совсем юной. Её золотисто-каштановые волосы, освободившись от булавок, рассыпались колечками по плечам.
— Я умираю от голода, — сообщила Белль, и её голос эхом разнёсся по пустым, неосвещённым комнатам.
Она бросила свой начинавший вянуть букет на ближайший стул, глубоко вздохнула, клюнула губами в разрумянившуюся щёку мужа и направилась в столовую в одних грязных испачканных чулках.
— Наверное, ты уже подумал о еде — да, Румпель?
Белль оглянулась на него через плечо — в её голубых глазах плясали искорки, губы были заманчиво-красными, как розы. Кожу Румпельштильцхена начало покалывать, он почувствовал, как сразу начинает согреваться от возбуждения, а в животе, казалось, скрутился тугой узел.
О еде Румпельштильцхен действительно подумал. Реальная, настоящая еда, которую он купил на пристани, а также заказал на дом. И теперь пусть она будет своеобразным прощанием Белль с прежней жизнью — без магии.
Стол был уставлен множеством холодных закусок: изысканные канапе с маслом, холодные жирные устрицы на половинках раковин; копчёная форель, стеклянные вазочки, до краёв наполненные чёрной икрой; крошащиеся острые сыры и несколько бутылок с выдержанными ликёрами и розовым шампанским, искусно запечатанные в куски льда.
— В моей деревне был обычай устраивать пир с холодными блюдами, — сказав это, Румпельштильцхен достал коробок спичек из кармана.
Он наклонился вперёд, чтобы зажечь две высокие, тонкие восковые свечи, стоявшие по обе стороны круглого лимонного пирога, покрытого глазурью. Совсем рядом с ним, в самом центре пиршественного стола, на подставке стоял позолоченный ящичек. В нём лежали оба кинжала: настоящий и поддельный. Ранее Румпельштильцхен поместил фальшивый кинжал в ящичек с разрешения Белль — «для большей безопасности», как он ей объяснил — и как же тогда был доволен, что подделка пригодилась!
Белль кругом обошла стол, дивясь такому набору изысканных деликатесов. Казалось, при слабом сиянии свечей её бледная кожа светится изнутри.
— Зажиточные семьи выставляли для молодожёнов холодные блюда и ледяные напитки. Существовало поверье, что холод не даст испортиться их счастью, дарует энергию и долгую жизнь, вливает бодрость в жилы и даёт… силы для брачной ночи.
На последних откровенных словах Белль мило залилась краской, и её опущенный взгляд упёрся в тарелку, где лежали миниатюрные пирожные с заварным кремом. Она поднесла одно ко рту, деликатно куснула хрустящий краешек.
— И считалось, что каждый тост, — сказал Румпельштильцхен, указывая на бутылки с замороженным шампанским и водкой с кружками апельсиновой кожуры, — добавляет ещё год супружеского счастья.
Протянув руку к ближайшей бутылке, он выудил её из ледяного убежища.
Белль смотрела, как Румпельштильцхен снимает серебристую обёртку сверху, затем медленно нажимает на пробку двумя большими пальцами. Он старался держать бутылку подальше от Белль, по направлению к кухне, а затем раздался мощный хлопок, и сладкая липкая жидкость забила струёй, намочив руки Румпельштильцхена и старинный ковёр под его ногами.
— А теперь иди сюда, дорогая.
Румпельштильцхен расчистил для Белль место на столе. Нетерпеливо отодвинул блюдо с тускло мерцавшим холодцом и протянул руку. В свете свечей блеснули золотые запонки. Его ладонь была устрашающе-чёрного цвета…
Белль приблизилась, смущённо улыбаясь и всё ещё держа своё маленькое пирожное.
Она позволила Румпельштильцхену усадить себя во главе стола и налить в бокал пенистого, с пузырьками розового шампанского.
— За многие, многие годы супружеского счастья, — Румпельштильцхен наполнил собственный бокал и поднял его.
— За супружеское счастье, — с улыбкой откликнулась Белль.
Они оба опустошили бокалы несколькими большими глотками — за удачу, крепкое здоровье и силы для брачной ночи.
Внезапно почувствовав упоение и смелость, ощущая, что ему тесно в собственном теле от распиравшего желания, Румпельштильцхен протянул Белль через стол устрицу.
— А ты пробовала их есть — вот так?
Он держал в руке глянцевитую неровную раковину с пухлым серым кусочком внутри, и Белль с любопытством на неё посмотрела, покачав головой.
— Только в сухарях и запечёнными. Иногда ела тушёных устриц.
Она открыла рот, и Румпельштильцхен поспешно поднёс к нему зазубренную раковину, расплескав немного солоноватой воды на подбородок и кокетливое кремовое пальто Белль.
— Мы сейчас это снимем, — голос Румпельштильцхена прозвучал отрывисто.
Когда он стягивал скромный пиджачок с плеч жены, его ногти стали длинными и чёрными.
Под пиджаком обнаружилась прозрачная кружевная блузка и столь же прозрачное бельё изумительного оттенка индиго. С губ Румпельштильцхена — и он сам едва ли отдавал себе в этом отчёт — сорвался звук, похожий на рычание. Быстро облизав губы серым языком, Румпельштильцхен отбросил запачканный пиджак на пол.
— А это моё «что-то голубое», Румпель, — объяснила Белль оттенок своего белья и, краснея, опустила взгляд на свои грудь и живот, которые просвечивали сквозь тонкую ткань. Румпельштильцхен хорошо видел вершины маленьких грудей, плотно прижатые к кружеву.
Медленно, благоговейно он протянул руки и коснулся этих милых розовых вершинок. Дыхание его замерло, когда Румпельштильцхен почувствовал, что под его исследующими прикосновениями соски затвердевают.
Белль дрожала и трепетала, и теперь оба учащённо дышали. Взгляд Белль остановился на лице Румпельштильцхена.
— Твои волосы… — Её голос был низким и хриплым. — Они совсем спутались. Ты… ты в таком состоянии, Румпель…
Она отвела спутанные пряди со лба Румпельштильцхена, и по собственному отражению в оконном стекле он понял, что Белль говорит правду. Волосы выглядели совсем как во времена Тёмного Замка, когда Румпельштильцхен редко мыл их и никогда не расчёсывал.
— Не обращай внимания на мои волосы, — проворчал он, пристраиваясь между раздвинутых колен Белль.
— Твои глаза, Румпель, — очень мягко произнесла Белль, и голос её прозвучал откуда-то издалека, — что-то произошло со зрачками, они такие большие…
Обвив руками его шею, она всмотрелась внимательнее в янтарные глаза мужа.
Румпельштильцхен ругнулся и повернул голову так, чтобы поцеловать Белль куда-то между плечом и шеей, а затем пробормотал:
- Надо же, какие у меня большие глаза!
Белль засмеялась, и её смех перешёл во вздох, когда Румпельштильцхен стал покрывать поцелуями её горло. Он нежно куснул её чуть пониже уха и прислонился к столу, нетерпеливо срывая с Белль грязные колготки.
— Какие у тебя острые зубы, — прошептала Белль, откидывая голову назад, пока Румпельштильцхен боролся с её носками. — Ох, Румпель! Посмотри — стёкла заледенели… что это?
— Не обращай внимания, — почти прорычал он, водя острыми когтями по мягкой внутренней поверхности её бёдер. — Не обращай на это внимания, любимая.
Когда его жадные пальцы, наконец, добрались до желанного места, глаза Белль закрылись. А когда руки Румпельштильцхена начали ласкать её, внешний мир окончательно перестал существовать.
А за окном начал падать снег.
*Джибран Халиль Джибран, «Пророк»
4. Мы всегда жили взаперти
Белль проснулась ещё до рассвета, с болью в шее и приятным пульсирующим нытьём между ног. Руки были слабыми и тяжёлыми, словно кости и плоть превратились в песок и воду, пока она спала. Спутанные пряди волос лезли в глаза и прилипали к вискам. Горло пересохло и болело — этой ночью её голосовым связкам пришлось потрудиться.
Румпельштильцхен навалился на её живот, его плотный торс лежал между раздвинутых ног Белль. Веки Румпельштильцхена подрагивали, дыхание было тяжёлым и ровным — глубокий, удовлетворённый сон человека, восстанавливающего силы. Лбом и носом он уткнулся под левую грудь Белль, а правой рукой крепко обнимал её за талию. Его слишком длинные ногти впивались в кожу Белль, пятная её полумесяцами крошечных синяков, когда пальцы Румпельштильцхена дёргались и сжимались. Его бледное обнажённое бедро небрежно лежало на её колене, а путаница каштановых и седых волос щекотала грудную клетку Белль.
Любовник всегда обвивался вокруг неё, как плющ, когда спал.
Новое непривычное слово «любовник» перекатывалось на сухом языке Белль, как леденец, но в то же время она пыталась сообразить, как бы выбраться из постели, не потревожив спящего супруга. Ей срочно требовалось наведаться в туалет, выпить водички и съесть что-нибудь из угощения, которым они с Румпельштильцхеном пренебрегли вчера.
Даже теперь, проголодавшаяся, с пересохшим горлом, лёжа на перекрученных простынях и с ногами под сбившимся одеялом, любовно придавленная к мягкой постели весом мужа, Белль чувствовала себя одновременно вымотанной и удовлетворённой, словно её потерпевший крушение корабль благополучно прибило к берегам брака.
Она помнила, как её резко подняли с обеденного стола и перенесли сюда, словно она, Белль, весила не больше, чем подушка или плед.
Помнила стук мокрого снега в окно, когда Румпельштильцхен сражался с пуговицей и молнией на брюках, часто дыша, ругаясь и потея.
Помнила, как Румпельштильцхен развернул её лицом к постели, бормоча извинения, уверяя, что он просто не хочет показывать свою изувеченную, раздробленную когда-то на войне лодыжку.
Белль помнила странные сиплые звуки (и как же краснела, вспоминая это сейчас!), которых не могла сдержать, когда Румпельштильцхен стягивал с неё блузку через голову, просовывал холодные руки под косточки её бюстгальтера, чтобы накрыть и нежно сжать маленькие груди, поместившиеся в его ладонях.
Она помнила, как Румпельштильцхен, положив острый подбородок ей на плечо, принялся пощипывать и ритмично сжимать её ноющие сморщившиеся соски, а она прерывисто, быстро дышала. Румпельштильцхен выглядел абсолютно потерявшим голову, когда Белль задрожала под его прикосновениями, а затем сама подалась навстречу жадным, настойчивым ласкам. Кожу её головы словно кололо иголками, лицо пылало.
— Да, любимая! Вот так! Расслабься, да, расслабься, милая...
Его дрожащая правая рука опускалась ниже, нетерпеливо задирая подол свадебной юбки, забираясь всё дальше под кружевные трусики. Румпельштильцхен накрыл ладонью и приласкал холмик Белль, благоговейно касаясь мягких влажных завитков холодными кончиками пальцев.
Ноги Белль подкосились почти сразу же после этого приятного вторжения. Она упала на кровать, зарылась в покрывало, еле дыша и трясясь от возбуждения. Её ладони вспотели, пальцы поджимались от удовольствия, и она умоляла:
— Пожалуйста, Румпель, я не могу… по-моему, мне нужно… я…
Её мольба перешла в низкий отчаянный стон. Белль неуклюже притянула к себе Румпельштильцхена так, чтобы встать на четвереньки на широком матрасе, и раскачивалась туда-сюда, пока левая рука мужа массировала её маленькую грудь, а правая — продвигалась всё глубже и двигалась всё быстрее между раздвинутыми бёдрами Белль. Каждое резкое пощипывание за сосок сопровождалось благодарным, горячим, страстным: «Ах!»
— Моя маленькая красавица! Моя Белль! Моя жена!
Румпельштильцхен стонал и выдыхал слова одобрения, ласковой похвалы между лопаток Белль, покачиваясь над ней в том же прерывистом, неустойчивом ритме, его горячая грудь прижималась к её вздымающейся спине.
— Позволь, я помогу тебе, Белль! Вот… так и надо… малышка моя любимая!
Красивая шерстяная юбка сбилась в комок вокруг талии Белль, а кружевные трусики почти сползли от резких яростных движений. Перед глазами Белль всё потемнело и затуманилось: животные инстинкты взяли верх над разумом, и она уже ни о чём не думала, когда тёрлась о руку Румпельштильцхена.
— Пожалуйста, Румпель! Пожалуйста, Румпель… мне надо… надо…
Она умоляла его, сама не понимая, о чем просит. Ей было просто необходимо, чтобы исчезло растущее напряжение внутри и могли расслабиться мышцы, и она бы перестала задыхаться и скулить, словно загнанное в угол животное. Смутно Белль понимала, что подошла к некоему рубикону — и либо перейдёт через него, либо умрёт.
— О да, милая, я знаю, что тебе нужно, мне тоже это нужно. Ляг, любовь моя! Я тебе всё покажу… ложись на мою руку!..
Мгновенно Румпельштильцхен убрал руку от её груди и сдёрнул до колен её тонкие кружевные трусики, а затем резким движением заставил Белль опуститься на его влажную правую ладонь, всё ещё крепко обхватывая её ноющую промежность. Он жарко убеждал Белль двигаться, толкаться в его руку:
— Да, вот так! Вот так!..
И тут Белль почувствовала это — широкую головку его члена, горячую и гладкую — ниже того места, где очутилась его рука, напротив скользких от возбуждения складок. Это была та сторона замужества, о которой Белль читала только украдкой и знала, что может быть больно, когда прорвётся плева, пойдёт кровь, но потом станет лучше — намного лучше. Тем временем муж продолжал дразнить Белль плотно прижатой головкой члена и шептал: «Расслабься, милая… расслабься… позволь себе…»
Двигаться вперёд и назад возле ладони Румпельштильцхена, дразнить свой ноющий клитор и его напряжённый член было одновременно мучительно и волшебно. Ощущение растяжения, когда Румпельштильцхен чуть-чуть продвинулся внутрь, оказалось вовсе не болезненным, а прекрасным, и Белль на мгновение сбилась с ритма, рухнула на постель, но почти сразу вновь задвигала бёдрами.
— О Белль! — стонал Румпельштильцхен. — О Белль! О Белль!
Чем глубже она позволяла ему войти, тем больше лепета и ругательств срывалось с его губ.
Слышать, как муж теряет голову, погрузившись в неё всего на несколько дюймов, одурманивало сильнее наркотика, опьяняло лучше ликёра, ударяло в голову больше, чем шампанское. Пусть Белль лежала с закрытыми глазами на кровати, вцепившись в одеяло, — от желания у неё буквально кружилась голова.
Они неистово занимались любовью: Румпельштильцхен стонал её имя, Белль задыхалась и выгибалась, словно дикий, голодный и отчаянный зверь. Это продолжалось, пока он полностью не вошёл в неё, и всё, что Белль могла видеть — это булавочные вспышки света посреди непроницаемой, густой, как сажа, темноты.
А затем наступил ужасающий миг неизбежности — Белль казалось, что она висит на краю пропасти и не может дышать. Её движения стали резкими, судорожными, а потом она закричала и распростёрлась на кровати, мускулы ног и живота подёргивались, из горла рвались низкие, неженственные стоны.
Муж вскоре последовал за ней, издавая странные высокие звуки во время быстрых конвульсивных толчков, а потом навалился на её разгорячённое тело всем своим весом.
Потом он неуклюже гладил спутанные волосы жены, шепча слова благодарности, как будто Белль оказала ему великое благодеяние. Она нашла в себе силы выбраться из-под него, в свою очередь, притянув мужа к своей тёплой, удовлетворённо вздымающейся груди: пусть он услышит, как быстро бьётся её сердце, узнает, как прекрасно он её любил.
Так они и лежали, пока Белль не проснулась.
Теперь она вблизи наблюдала за супругом.
Его лоб был нахмурен — Румпельштильцхену снился какой-то неприятный сон. «Нет, не надо, Бей», — пробормотал он, глубже вонзил ногти в бедро Белль, а затем резко скатился с неё и застыл на боку.
Пользуясь представившейся возможностью, Белль тихонько соскользнула с постели, встала на нетвёрдые ноги, осторожно выгибая ноющую спину.
Зевая и кутаясь в синий шёлковый халат Румпельштильцхена, Белль спустилась в тёмный холл, проводя пальцами по рельефным обоям.
Всё было так же, как они вчера оставили.
Свечи давно сгорели и потухли сами собой, ледяные коконы на бутылках с шампанским и ликёром почти растаяли. Небольшая лужица воды капала с края стола, намочив ковёр на полу.
Белль собирала канапе и пирожные с кремом на тарелку, когда вспышка света в ближайшем окне привлекла её внимание.
Она встала у замёрзшего окна и вновь задумалась, откуда взялись такой странный, не по сезону, холод, который она почувствовала вчера, ледяной дождь и хлопья снега.
Белль потёрла оконное стекло ладонью, чтобы выглянуть наружу. Вокруг розового особняка лежали высокие сугробы снега.
Далеко, там, где был Сторибрук, — или, скорее, где он должен был находиться, по прикидкам Белль, потому что она не слишком хорошо ориентировалась в лесу, — в воздухе висела мерцающая голубая дымка, словно некое зловещее северное сияние. Это царство холода выглядело почти наверняка магическим, и Белль направилась к входной двери, чтобы выйти и рассмотреть всё получше.
Белль осторожно ступала на своих каблуках — до чего же непрактичными они оказались в эту удивительную зимнюю ночь — и взялась за латунную ручку двери. Одно напряжённое мгновение Белль безуспешно боролась с ней, не понимая, что дверь наглухо заперта, а затем остановилась и подумала, что, пожалуй, нужно разбудить Румпеля.
— Чем это ты занимаешься, Белль?
Из полутёмной комнаты голос мужа прозвучал жёстко и как-то… по-другому, чем прежде.
Обернувшись, чтобы взглянуть на него, Белль смогла увидеть только неясный профиль, тень у основания лестницы. Большие глаза янтарно мерцали во мраке.
— Происходит что-то странное, Румпель. Мне кажется, что-то случилось в городе. Я хочу выйти и посмотреть.
Она возобновила борьбу с упрямой дверной ручкой.
— Но, Белль, мы теперь живём здесь.
Отчего-то голос мужа прозвучал совсем близко, рядом с её ухом, очень холодный и уверенный. Должно быть, Румпельштильцхен воспользовался магией, чтобы пересечь комнату так быстро, хотя Белль просила его так больше не делать — это её нервировало.
— Мы живём здесь, и не имеем больше никакого отношения к пустячным проблемам и надоедливым обитателям этого города. Теперь наша жизнь принадлежит этому дому — и нашей любви. Возвращайся в постель, Белль.
Он небрежно взмахнул рукой, и шторы на каждом из высоких окон захлопнулись, а тяжёлые засовы с щёлканьем опустились. Комната погрузилась в абсолютную темноту, в которой было видно только жёлтые глаза Румпельштильцхена.
Длинные острые когти коснулись талии Белль, прихватывая тонкую шёлковую ткань халата, и сердце Белль заколотилось чаще.
— Но я не спрашивала у тебя дозволения, Румпель, — попыталась объяснить она в темноту. — Мне не нужно твоё разрешение, чтобы выйти из дома.
— Я твой муж. И я не приму никаких возражений там, где дело касается твоей безопасности.
Как странно звучал его голос!
Румпельштильцхен легко щёлкнул пальцами, и белые свечи на обеденном столе вновь стали целыми и зажглись, такие же высокие и красивые, как и вчера.
Теперь, в их приглушённом, мерцающем свете Белль ясно видела Румпельштильцхена и осознала ужасные изменения, которые произошли с ним. Его кожа стала серой и пятнистой, огромные янтарные глаза светились, как огоньки, спутанные волосы в беспорядке спускались на плечи. Когда он улыбнулся, Белль увидела жуткие тёмные зубы.
Она снова попыталась воззвать к нему:
— Ты говоришь неразумно, Румпель! С тобой что-то случилось, посмотри на свою кожу! Это твоё проклятье напоминает о себе! Неужели ты вообще не собираешься покидать этот дом? И мы никогда больше не увидим нашу семью и друзей?
Он пожал плечами, равнодушно изучая тыльную сторону своей ладони.
— Моя семья или мертва, или здесь, со мной.
Таков был его обескураживающий ответ.
— В любом случае, какая польза от этих друзей? Зачем тебе вообще нужно в город? Уже устала от мужа, а, любимая? Хочется зайти в таверну пропустить стаканчик?
Он шагнул к ней, и Белль вдруг почувствовала страх — совсем как тогда, когда она только очутилась в Тёмном Замке и рыдала в одиночестве во мраке подземелья. Она отвернулась и вновь отчаянно принялась бороться с дверью — как в те первые дни своего плена, когда безуспешно кидалась и билась о тяжёлую дубовую дверь, пытаясь её отпереть.
Понимая тщетность своих усилий, Белль беспомощно, сердито засмеялась. Пальцы у неё дрожали, и, говоря, она не смотрела на Румпельштильцхена:
— Румпель, я же люблю тебя. Я вышла за тебя замуж. Но… но это не ты! А я… я никогда больше не хочу быть пленницей!
Тяжело дыша, она храбро обошла его кругом, кинулась к обеденному столу, схватила позолоченный ящичек и откинула крышку.
Кинжал всё ещё лежал внутри — там, где они его оставили. Белль подняла его перед собой, слёзы бежали у неё по щекам.
— Так ты твёрдо вознамерилась меня покинуть?
Его голос прозвучал удивительно спокойно. Он с интересом наблюдал за женой из-под тяжёлых век.
— Я люблю тебя, Румпель, и никогда не покину. Но я собираюсь помочь нашим друзьям, если им нужна моя помощь, и я хочу жить полной жизнью за пределами этого дома!
— И намерена приказывать мне с помощью моего же кинжала, да?
— Я не хочу! Не заставляй меня делать это, Румпель, пожалуйста, я не хочу!
— Понимаю.
В его кулаке блеснула полоска металла с выгравированными на нём чёрными буквами. Настоящий кинжал — Белль поняла это сразу, в один миг. Настоящий! Как она могла быть так слепа?! Рукоять фальшивого кинжала стала невыносимо горячей в руке Белль, и она выронила его со слабым, полным боли вскриком. Румпельштильцхен пересёк комнату и встал рядом с Белль, очень спокойный, невозмутимый и терпеливый.
Он погладил Белль по мокрой от слёз щеке. Затем его когтистые пальцы спустились вниз, проследив линию шеи, и остановились напротив сердца.
— Моё сердце принадлежит тебе, — заботливо объяснял Румпельштильцхен, как обожаемому, но своевольному ребёнку, — а твоё — мне. Я сохраню его в безопасности, Белль — до тех пор, пока ты не научишься слышать голос разума. Пока ты не станешь держаться подальше от моего кинжала и от всяческих опасностей. Сегодня я не хочу с тобой ссориться, не после нашей свадьбы. Не сейчас, когда наша жизнь стала такой прекрасной. О, Белль, мы будем счастливы вместе…
Когда его пальцы погрузились в грудь Белль, она почувствовала сильную обжигающую боль, и Румпельштильцхен, сочувствуя ей, вздрогнул, издал какие-то тихие, успокаивающие звуки.
Его ледяные пальцы сомкнулись на её сердце, а затем он вытащил из груди Белль пульсирующий розовый орган. Белль почувствовала изумление — она стояла и смотрела на своё собственное сердце! Такое яркое, светящееся, здоровое, такое сильное и красивое!
Они оба восхищённо любовались этим сердцем при свечах.
— Ты прекрасна, Белль, ты вся прекрасна, — тихо похвалил её Румпельштильцхен.
А затем он медленно направился к позолоченному ящичку на обеденном столе, осторожно положил в него сердце рядом с настоящим кинжалом и запечатал ящичек золотистым лучом волшебства.
— Так, а теперь, когда с этим неприятным делом покончено, нам следует поесть, не так ли, моя радость? Чего бы тебе больше всего хотелось? Если этого здесь нет, я могу наколдовать — всё, что угодно, для моей жены!
Он хихикнул и повёл её к столу.
— Я… я не знаю, чего бы мне хотелось, — Белль была в замешательстве. — Не могу сказать.
— Ну, ладно, всё равно. Я точно знаю, что тебе понравится. Иди сюда, любимая, я дам тебе кусочек пирога.
Когда муж озвучил это предложение, чувство облегчения затопило Белль. Да, правильно, ей хочется именно пирога! Румпель всё знает, всё!
— Давай, малышка, съешь большой хороший кусок, — Румпельштильцхен усадил Белль к себе на колени, и она радостно открыла рот — а он кормил её с ложечки, повязав салфетку под подбородком.
***
После того, как муж забрал её сердце, дни Белль походили один на другой, словно капли воды. Изредка она испытывала мимолётный, но сильный порыв сделать что-то вопреки желаниям Румпельштильцхена, однако подчиняться им было легко и приятно, и странное напряжение пропадало.
Она ожидала Румпельштильцхена за столом, совсем как в их первые дни в Тёмном Замке. Румпельштильцхену нравилось усаживать Белль к себе на колени и кормить изысканной, но безвкусной магической едой. Ночью он продолжал крепко обнимать Белль, прижимаясь к ней всем телом, но, похоже, больше никаких физических потребностей не испытывал.
Порой Белль с отсутствующим видом стояла у закрытой входной двери, сама не зная зачем, и когда Румпельштильцхен находил её там, то выказывал явное неудовольствие. Однако взаимное напряжение ослабевало, когда он брал Белль за руку и уводил вглубь розового особняка.
В одно снежное воскресенье Белль стояла перед закрытым наглухо окном, чувствуя, что ей чего-то не хватает… будто она что-то потеряла. Она удивилась, услышав громкий стук во входную дверь — казалось, что какой-то дикий зверь навалился на неё всем своим весом. Белль не могла понять, стоит ли ей убежать или впустить незваного гостя. Румпельштильцхен был наверху, готовил ванну для своей супруги, а без его указаний Белль не знала, какие чувства ей стоит испытывать.
Послышался страшный треск, затем снова что-то ударило в дверь, и та попросту распахнулась, в холл ворвался крутящийся снежный вихрь.
За порог шагнула величественная женщина в белых мехах. У неё была бледная и гладкая, как подснежник, кожа, гордая осанка, а белоснежные волосы, заплетённые в толстую косу, спускались до самого пола.
— Ты кто, девочка? — спросила она. — Почему ты живёшь, как крот, в тёмном и душном доме? Где этот волшебник, Румпельштильцхен?
Если бы Белль могла чувствовать что-то похожее на страх или изумление, она была бы поражена случившимся. Но вместо этого она лишь склонила голову набок, изучая вторгшуюся женщину, и поинтересовалась:
— А вы кто?
— Тебе-то какая разница, — фыркнула Снежная Королева и пристально оглядела тёмную комнату. Затем её лицо немного смягчилось. — Ты тоже его пленница, верно?
— Нет, я его жена, — уже это Белль знала точно.
Бесцветные глаза Снежной Королевы сузились, но ответа не последовало.
Румпельштильцхен быстро сбежал вниз по лестнице, и обе женщины повернулись к нему.
— Румпель, к тебе кто-то пришёл, — Белль посмотрела на него: надо ли бояться или только испытывать любопытство?
— Я вижу, — его голос был опасно мягким, — какой неожиданный сюрприз! Что тебе нужно, ведьма?
Он встал между женщинами, задвинув Белль к себе за спину, и она почувствовала облегчение — теперь всё понятно, он хочет, чтобы она спряталась!
Она прижалась лбом к костлявой спине Румпельштильцхена и слушала, что говорит странная женщина:
— Я не «ведьма», и ты знаешь это, жаба! Фея. И это мой несколько запоздавший визит вежливости, — теперь Снежная Королева заговорила поверх плеча Румпельштильцхена, обращаясь к Белль:
— Бедная овечка, а тебе известно, что этот маг держал меня в плену несколько столетий?
Снежная Королева внимательно изучила взглядом всё, что было в комнате, а затем подняла обе руки над головой. Из её пальцев вырвался луч бледного света… и внезапно Румпельштильцхена отбросило и пригвоздило к дубовой двери. Он оказался в страшной ловушке мерцающей ледяной магии.
Белль испуганно отпрянула прочь — волшебство Снежной Королевы было слишком холодным — и с криком: «Румпель!» прижала руку ко рту.
— Возьми, дитя, это твоё, — Снежная Королева направилась в столовую и подняла крышку позолоченного ящичка. Она забрала кинжал — и сердце Белль, которое теперь собиралась вернуть хозяйке.
Белль покачала головой, глядя на своего мужа — его лицо исказилось, серые губы посинели от холода.
— Нет, моё сердце принадлежит ему!
Какое-то время Снежная Королева внимательно смотрела на неё, затем мягко дотронулась до розового куска плоти — и тот превратился в мерцающий кусок льда.
— В таком виде оно послужит тебе лучше. Получи обратно своё сердце, девочка!
С этими словами она вставила его в грудь Белль и добавила:
— Помни — это только твоё сердце. Не расставайся с ним. Слишком опасно отдавать его кому-либо ещё.
Ещё один снежный вихрь волшебства — одинокая роза и букет белых пионов на книжной полке Румпельштильцхена превратились в людей: Гастона и Мориса Френча. Вслед за ними две деревянные куклы выпрямились в кресле-качалке, спрыгнули на пол и устремились к двери, попутно прихватив столовое серебро. Другие незнакомые и странные создания пробуждались от зачарованного сна, удивлённо моргали, потягивались и в замешательстве озирались вокруг.
— Вы все свободны, — объявила им Снежная Королева. — Он больше над вами не властен. Уходите и никогда больше не становитесь чьими-то пленниками!
Белль бросилась к своему папе. Её сердце было холодным, но, по крайней мере, она сознавала, что нужно делать. Крепко взяв за руки отца и Гастона, Белль пошла вместе с ними к двери — но вдруг остановилась и бросила взгляд через плечо, сначала на своего мужа, затем на Снежную Королеву. Та улыбалась и выглядела такой уверенной и мудрой!
— Но он моя истинная любовь, как я смогу жить без него? — Слёзы Белль не успевали скатиться по щекам — они тут же замерзали.
— Полагаю, ты будешь жить так же, как это было, пока он не украл твоё сердце, — спокойно откликнулась Снежная Королева, — с достоинством и мужеством. Ты сама будешь управлять своей судьбой.
Белль всхлипнула, склонила голову и выбежала из дома.
— Она вернётся, — проскрежетал Румпельштильцхен сквозь гниющие зубы, — она всегда ко мне возвращалась!
— Ты так в этом уверен? — склонив беловолосую голову набок, Снежная Королева изучающе смотрела на него.
— Я знаю, что так и будет! А теперь делай то, зачем пришла, ведьма. Ради Белль.
Любезно кивнув, Снежная Королева подняла руку — и Румпельштильцхен исчез в жутком крутящемся белом вихре.
Эпилог
В центре заросшей поляны, посреди дремучего леса, стоит разваливающийся розовый особняк. Внутри всегда темно, а окна наглухо закрыты.
На высокой полке стоит маленькая фигурка из нетающего льда. У неё острый нос и смиренное выражение лица.
Иногда Белль Голд появляется на этой поляне и смотрит на запущенный дом, но никогда не заходит внутрь. Это слишком опасно.
Отныне её сердце холодно и спокойно.
@темы: Белль, фанфикшен, Румпельштильцхен/мистер Голд, ЗФБ
-
-
25.06.2016 в 15:35-
-
25.06.2016 в 16:31