Фик. Не забывай меня.

[Otty80]

Автор: Roberre
Переводчик: Otty80
Рейтинг: G
Пейринг: Белль/Румпельштильцхен
Статус: в процессе
Описание: - Вы любили меня, - говорит она медленно. Эти слова звучат странно для нее, ведь он не любит ее, и никто ее не любит, потому что никто не знает ее ( потому что она сама себя не знает).
Женщина без воспоминаний и имени пытается собрать осколки своей жизни, а Голд остается в Сторибруке.




Глава 1
Она слышит голос доктора Вейла - "Белль?" - и почти забывает ответить.
(Белль ничего для нее не значит. Белль - это звонкая, звенящая вещица, но не личность. Не она.)
- Можно поговорить с вами? - спрашивает он.
Она прикусывает губу и натягивает на себя тонкое одеяло, вытирая ладони о мягкую ткань. Подняв глаза, она понимает, что не может встретиться с ним взглядом. Пытаясь заговорить, понимает, что не может сделать этого. Поэтому она просто кивает и пристально смотрит на белизну его халата.
Его голос мягок и тих, и она не уверена, жалеет ли он ее или пытается успокоить (именно сейчас она согласна и на то, и на другое, слишком много криков слышала она за последнее время.) Он делает шаг вперед. Но всего один, потому что ее руки судорожно сжимают одеяло, и губы плотно сжимаются, а он наблюдательный человек.
- Белль,- ( имя звучит словно колокольчик- привязанный к санкам или повешенный на шею овцы), я хотел сообщить вам кое-что. Вы не должны никого видеть, если не хотите. Просто поправляйтесь. Все счета оплачены, вы можете оставаться здесь столько, сколько угодно.
Она хочет уйти. Она хочет уйти отсюда как можно дальше, но ведь ничего другого, кроме этого места, она не знает (хотя здесь намного светлее и теплее, чем в той темной, пустой пещере, где она жила так долго ) и только тут она может быть в безопасности. В конце концов, она уже выходила наружу, и в нее выстрелили. Человека сбила машина, а она, кажется, потеряла память, и наверное, она сама во всем виновата. Она вышла наружу и наступил хаос.
- Хорошо, - говорит она.
- Решать вам, но.. - она напрягается, ощущая в его словах грядущую опасность. Повисает пауза.
- Но мистер Голд просил встречи с вами.
Страх и гнев и смятение пронизывают ее словно электрическим током. Она вскидывает глаза на доктора Вейла и качает головой.
- Нет, я не... - она почти вздрагивает. - Я не хочу, чтобы он приходил.
- Вы уверены?
Она кивает, и ее волосы ( длинные и темные и мягко вьющиеся, спутанные и грязные ) падают ей на лицо.
- Пусть он уйдет.
Вэйл кивает.
- Хорошо,- говорит он. Он сжимает губы, и задумчиво сдвигает брови, и он двигается к двери. Возле нее он останавливается и оборачивается к ней.
- Могу я предложить вам кое-что?
Это странный вопрос.
В ее прошлом, том, которое она помнит(а это, приблизительно, 72 часа) были приказы. Повеления. Инструкции. Ей насильно вливали информацию о ее прошлом, ей насильно вливали успокоительное, до тех пор, пока стены не начали смыкаться над ней, и она не начинала кричать, ей насильно скармливали сахариновые улыбки и уверения, что " все будет хорошо" и " вам просто нужно время" ( а еще ее целовали, и ее просили взглянуть на разбитую чашку). И никто, никто не предложил ей права выбирать- до сих пор.
- Хорошо,- говорит она.
- Могу я присесть?
Она колеблется. Но он добрый человек, и он предложил ей право выбора.
- Хорошо.
Он подтягивает к ее постели пластиковый стул и усаживается, старательно соблюдая дистанцию между ними, чтобы ей было спокойнее. Она ощущает себя уязвимой. Незащищенной. Замызганной, словно заброшенная кукла. Но он не смотрит ни на ее халат, ни на ее спутанные волосы. Он просто слегка улыбается, и складывает руки на коленях, и говорит:
- Я знаю, что вы этого не хотите, но в конце концов вам придется с ним столкнуться. И я пытаюсь сказать вам, что это будет легче сделать здесь, чем там.
Здесь, где так безопасно, и стоит закричать, и сразу же в палату ворвется толпа врачей и оттолкнет его от нее. И еще здесь нет толп, и пистолетов, и машин, и огненных шаров на ладонях. (И ей место здесь).
Она несколько минут изучает лицо Вейла, а он старательно сохраняет то же выражение. Нейтральное. Достаточно мягкое для того,чтобы не напугать ее.
- Вы знаете его?
- Мы как-то работали вместе.
- Он опасен?
- Иногда. - Он чуть улыбается. Чуть хмурится. - Но не для вас.
Она переводит взгляд с Вейла на дверь , вспоминая таинственного , седого мужчину, который был почти сломлен, когда она попросила его уйти.
- Это не слишком успокаивает.
Он засмеялся. Она не шутила, но он широко и свободно улыбается. Помимо своей воли, она чувствует, как ее губы подрагивают.
- Возможно, нет,- говорит он. - Он странный человек, этот мистер Голд...Но не нужно хорошо знать его, чтобы понять - ради вас он сделает, что угодно.
- Кроме одного- не оставит меня в покое?
Вэйл поднимает брови, молчаливо соглашаясь с ней.
-Хотите, чтобы я попросил его уйти, да?
-Я... - ей следовало бы сказать "да". Ее сердце колотится, ее ладони мокры от пота, и она знает, что если мистер Голд войдет в эту дверь, ее зальет ужас - раскаленный, как железо, и ледяной, словно наручники. И она знает,что это разобьет ему сердце, и что его отчаяние, когда он будет уходить, лишит ее сил. И она знает, что она не может быть той, кем он хочет, чтобы она стала. ( Не может стать ею, ведь Белль- не она. )
- Я не знаю.
-Хорошо. Все хорошо, Белль.
Она сжимает в руках одеяло и набирается мужества, чтобы сказать:
-Спросите меня снова завтра.

@темы: Белль, фанфикшен, Румпельштильцхен/мистер Голд

Comments

[Otty80]

Проходит несколько дней, прежде чем у нее появляется ответ для мистер Голда.
Она не выходит в город ( хотя Руби предложила показать его ей), потому что она знает, что он там. В коридоре, или своей лавке( у него есть лавка) ,или на улицах, он ждет ее ответа. Ждет ее. Сама мысль об этом пронизывает ее дрожью. Но теперь у нее есть чемодан с одеждой и стопка книг, которые она читает, и доктор Вейл разрешил ей жить здесь столько, сколько она захочет, потому что палата оплачена ( а в Сторибруке нет тех, кто хотел бы занять ее место в ней).
И она поправляется.
Но ее память не возвращается. Белль не возвращается.
Но все же в определенном смысле она выздоравливает.
Она путешествует в кафетерию за завтраком и кофе. Руби часто приносит ей ланч. Она беседует с Дэвидом и Мери Маргарет, она ходит на прогулки с Эммой ( она чувствует, что рядом с этой высокой молчаливой женщиной, которая носит оружие и выглядит так, словно способна дать отпор любой беде, она в безопасности). Она разговаривала раз с Лероем, который принес ей цветы и передал ей фляжку бурбонского ( она спрятала ее на дно чемодана,но все же,когда кошмары настигают ее, фляжка напоминает ей пение сирен) и с Арчи Хопперов, который приходит к ней, как только она попросит его ( и половину времени благодарит ее за поступки, о которых она ничего не помнит).
И теперь ей кажется, чт она готова встретиться с мистером Голдом.
Она принимает душ. Она расчесывает волосы. Она перетряхивает чемодан и снова удивляется тому, как много платьев и юбок было у этой женщины ( и удивляется, как она могла носить их, ведь они так открыты и так бесформенны, что напоминают больничный халат), и в конце концов она останавливается на черных джинсах и вязаном свитере, который слишком велик для нее. Неэлегантно. Некрасиво. Но тепло. А ей это очень нужно.
Она прячет в руках пейджер, прячет руки в длинных рукавах и идет к кафе.На ногах у нее туфли с неожиданно высокими каблуками, но это придает ей уверенности, в которой она так нуждается.
Он уже в кафе ( ждет ее ответа, она знала, что так и будет), но его глаза прикованы к бумажному стаканчику кофе из автомата, и он не видит, как она вошла.
Все еще есть время для того, чтобы уйти.
Все еще есть время для того, чтобы убежать.
Она может сбежать.
Но у нее есть свитер, и каблуки, и пейджер, и его плечи устало ссутулены, и из-под стола видна его хромая нога, а она ведь поправляется.
И поэтому она пересекает кафе, и ее каблуки постукивают по полу. Он слышит ее, и он поднимает голову, и она встречает его глаза. ( Они карие. Они грустны и они намного старше, чем она ожидала).
Он поднимается, опираясь на трость.
- Мисс Френч.
Ей не сразу удается ответить, но она глубоко вздыхает, моргает и отвечает:
- Мистер Голд, верно?
Он кивает.
-Не присядете?
-Да, спасибо.
Он ждет, прежде чем она усядется, и садится сам. Он отпивает глоток кофе. Он формален, на нем деловой костюм, и говорит он официальным тоном.
- Я полагаю, вы хотели бы знать, почему я здесь.
Она чувствует , что ей следует выпрямиться. Сесть прямо и правильно (и сказать правильные слова, например "Да, удивлена", чтобы показать , что она контролирует свою жизнь). Но она складывает руки, и смотрит на стол, и просто кивает.
- Я пришел извиниться.
- За то, что поцеловали меня.
Он хмурится, словно вздрагивает.
- Да. И за много другое.
Она ждет, но он ничего не добавляет.
-Хорошо, - говорит она. Она сжимает губы и едва заметно пожимает плечами. - Наверное, никому из нас сейчас не легко.
Он кладет руки на стол, у него длинные худощавые пальцы ( крошечные крупинки золота?) и кольцо.
- Мне жаль, что я испугал вас.
Хорошее начало.
-Мне жаль, что я не ушел, когда вы попросили меня.
Его рука сжимается, разжимается, вжимается в поверхность стола так сильно, что белеют костяшки пальцев. Он сжимает губы и качает головой.
- Я сожалею об очень и очень многом, Белль.
Может быть, будь Белль здесь, она бы простила его.
- Я никогда не хотел причинить тебе боль,- шепчет он.
- Я знаю.
Но он все же причинил.
Его глаза метнулись к ней, он слегка выпрямляется, и подносит чашку к губам, и делает глоток. Она понимает, что кроется за этим жестом, - к нему возвращается храбрость.
- Я боялся,- говорит он.
Не это она ожидала услышать.
- Боялись чего?
Он ставит чашку на стол и оглядывает кафе. Его глаза мечутся от столика к столику так, словно он высматривает хищников. Впервые она осознает, что ему так же трудно как ей. Что эта толпа людей - для нее шумная, успокаивающая, реальная - давит на него, словно стены палаты. В конце концов он вздыхает.
- Я боялся потерять тебя.
Она опускает глаза, разжимает руки и начинает тереть рукавом пятно на столе. Не то что бы она ждет, что оно сойдет- оно и не сходит- но ей нужно отвлечься. На миг. Чтобы вздохнуть и притвориться, что он не смотрит на нее. Чтобы собраться с силами.
Она поднимает глаза.
- Мне жаль, что я разбила вашу чашку.
Из карих глаз исчезает свет, словно кинули в грязь факел. На нее смотрит отчаянная боль.
- Нет, нет, не извиняйтесь. - Он поднимает руку и прижимает к груди. -Это была моя вина.
- Медсестры... они собрали осколки. Если они нужны вам... - она снова трет пятно. - Они в коробке. В кладовой, кажется.
- Почему..
- Я попросила их.
Она оставляет пятно в покое и начинает потирать руки. Она замерзла. У нее кружится голова, колотится сердце, и она потирает плечо, то место, откуда шла кровь, и было очень больно, а он махнул рукой и...
Она не сумасшедшая.
Она не сумасшедшая, а он не причинит ей вреда.
- Мне лучше уйти,- говорит он, и она рада. Потому что, если бы он выждал еще минуту, она бы не выдержала, и убежала бы прочь, уже не задумываясь о том, как это выглядит, или о ее высоких каблуках. Он поднимает трость, и выпивает остатки кофе, и направляется к двери, двигаясь так, словно его преследуют.
Она молча следит за ним.
Доктор Вейл бесшумно подходит к ней секундой позже, мягко кладет руку ей на плечо и осторожно вынимает пейджер из ее трясущихся рук.

[Otty80]

лава 2

Сторибрук - городок небольшой. Здесь пять перекрестков, а всего остального - по одному экземпляру. Одно кафе, один бар, одна заправочная... и одна библиотека.
Здание библиотеки скромно, как и все в городе. Венчает его башня с часами. Окна заколочены, коричневая краска местами облезла. Библиотека словно приютилась здесь ( напротив, замечает она, находится лавка мистера Голда, и , пожалуй, в ближайшее время она не вернется в свою квартиру), между двумя улицами, по которым, казалось, никогда не передвигались автомобили. Библиотека запущена, ее давно не приводили в порядок.
Но она принадлежит ей.
Или принадлежала. Или принадлежит.
Она не совсем уверена.
Библиотека принадлежит ей, потому что она выглядит, как Белль, и носит одежду Белль, и говорит голосом Белль. Но библиотека не ее, ведь двери заперты, и никто не может отыскать ключ, потому что лишь Белль знала, где он, а Белль больше нет. И еще - она понятия не имеет, как управляться с библиотекой. ( Она даже не уверена, бывала ли когда-нибудь в ней)
И поэтому библиотека скромно занимает свой угол улицы и покрывается пылью, пока она постепенно привыкает ко всему остальному. Руби поочередно угощает ее всем подряд из меню кафе " У бабушки" ( блинчики, и лазанья, и чай со льдом, и гамбургеры, которые Руби все обещает принести ей и так неохотно делает это), а Снежка и Дэвид приглашают ее в крошечную квартирку, и они вместе смотрят фильмы, а Эмма гуляет с ней по городу и так смотрит на тех, кто попадается им на пути, словно они - замаскированные киллеры.
И каждую ночь, когда она возвращается в больницу, и проскальзывает мимо медсестер в палату 223, и надевает пижаму, и гасит свет, она загадывает желание; ей хочется на какое-то время (настолько, чтобы успеть отыскать ключ) стать Белль. ( А иногда ей хочется остаться Белль подольше, потому что Белль была смелой, а она напугана. Потому что у Белль были друзья, а у нее- только незнакомцы, которые заботятся о ней ради Белль. Потому что Белль была счастлива, а она едва проснулась - и тут же попала в аварию и была ранена в плечо.)
На второй неделе она впервые покидает больницу без сопровождения.
На третьей неделе она стоит перед лавкой мистера Голда.
На двери висит надпись " открыто". А она одета в желтовато-коричневую юбку и блузку цвета бургунди( дырка от пули скрыта короткой черной курткой), и это придает ей уверенности, потому что это первая одежда, которую она запомнила после больничного халата, и она глубоко вдыхает и открывает дверь ( и звенит колокольчик - белл, белл).
Он стоит за прилавком и поднимает навстречу ей глаза.
На мгновение он замирает. Он даже не дышит, думает она ( хотя ей трудно разглядеть его, ведь на нем черный костюм, и свет тускл). А потом он улыбается.
- Мисс Френч,- говорит он уже без тени колебания. Оно исчезло, его заместила привычная уверенность, которая, кажется ей, на самом деле притворна. - Чем могу вам помочь?
- Я...- ее голос замирает, он заперт в горле, поглощен в бездонной темной глубине наползающего страха, и она смотрит в окно, чтобы напомнить себе, почему она пришла. Почему она пришла к нему за помощь. Почему она заставила себя выносить боль в его глазах хотя бы на миг дольше.
- Я ... хотела узнать, не могли бы вы открыть библиотеку.
- О, вам повезло,- отвечает он и снимает с прилавка трость. Он заворачивает за угол, а она отходит в сторону, почти опрокидывая глобусы и книги и путаный клубок старой пожелтевшей шерсти, пытаясь освободить ему дорогу. Он вынимает из стеклянного секретера крошечный деревянный ящичек и откидывает крышку. Он поддевает мизинцем ключ, на котором висит бирка "Библиотека".
- У меня есть запасной.
Ключ медленно вращается, посверкивая в тусклом свете, отбрасывая серебряные отблески на темное дерево и его черный костюм. Она раньше никогда его не видела. Ей страшно хочется положить его на ладонь, и спрятать в карман, и сбежать.
- Вы подарили мне библиотеку. - говорит она. - Тогда.
Это не вопрос.
Крошечная искорка вспыхивает в его глазах, внезапная вспышка, словно отблеск ключа. Не серебряная, и не яркая, и это скорее осторожность, чем надежда. Скорее оцепенение, чем притворное спокойствие, словно надежда в нем разгорается, а ему никак не удается сразу потушить ее.
- Да, - говорит он. - Как вы узнали?
Очень бесцветный вопрос, заданный очень бесцветным тоном.
Она едва заметно пожимает плечами и потирает руку ( то место, где была боль).
Это не сложно угадать.
Он - единственный, кто сделал бы это. Кто мог это сделать. Единственный, кому принадлежит лавка, и кто ездит на кадиллаке, и носит дорогие костюмы, и опирается на трость с золотым набалдашником, и улыбается, сверкая золотыми зубами. И она видела, как он разговаривал с доктором Вейлом в больнице, когда они думали, что их никто не замечает.
- И еще вы оплатили мою палату.
Он кивает. Вспышка несеребристой надежды исчезла из его глаз, хотя ключ все еще в его руке и все еще сияет.
- Да.
Она сужает глаза.
- Почему?
- Вы - умная женщина,- говорит он, и уголок его рта подергивается в усмешке, или гримасе, или чем-то посередине. На поверхности он покрыт ржавчиной и жесткостью, словно старая консервная банка, но на мгновение острый осколок прорывается в его голос. - Думаю, вам несложно будет догадаться.
Она делает глубокий вдох, бросает взгляд на тяжелую входную дверь, опирается на ближайший шкафчик. Чтобы напомнить себе, что здесь есть дверь, что она не пленница ( уже нет), и что никто не сможет заставить ее остаться здесь, если она сама не захочет этого. Она могла бы свалить на пол шкафчик, а он с его хромотой не сможет перебраться через него, и она сможет сбежать.
Но она видит, как он смягчается, словно съеживается. И она видит, как он отводит взгляд, и как вздрагивает, когда ее страх становится слишком очевидным, и ее сердце сжимается.
- Я была вам небезразлична, - говорит она медленно. Эти слова звучат для нее странно, потому что она ему безразлична, потому что всем она безразлична, потому что никто не знает ее. ( Потому что она сама не знает себя).
Его жесткость исчезает в ставшем почти неслышным голосе:
- Так и есть, дорогая.
Это не то, что она хочет услышать, но его глаза, и его руки, и мягкость его голоса говорят ей, что это правда.
- И... - она сжимает руки, складывает их на груди. Смотрит на пол и прикусывает губу. - А я?
- Вряд ли это имеет теперь большое значение, не так ли?
Она поднимает глаза, и она предлагает ему тихую улыбку, и она знает, что это недостаточное утешение после всего, что он потерял. Но больше ничего она не может.
- Наверное, небольшое. Но все- таки имеет.
Потому что он не всего лишь странный старик, который , как сказала бы Руби, положил на нее глаз. Если у них было общее прошлое...Если она увидела в нем добро... тогда, возможно, он не то чудовище, каким его, похоже, все считают. Может быть, он всего лишь человек, даже если он умеет зажигать на ладони огненные шары. Может быть, ей не нужно бояться его.
Он делает шаг вперед и вкладывает ключ ей в ладонь так внезапно, что она почти роняет его.
- Возьмите,- говорит он. - Ключ открывает библиотеку и вашу квартиру, но наверное вы захотите сменить замки на случай, если кто-нибудь найдет второй ключ.
Он отворачивается и, прихрамывая, уходит за прилавок. Берет салфетку и принимается полировать золотое инкрустированное яйцо.
- Сколько я вам должна? За проживание.
Салфетка движется с почти неистовой скоростью.
- Ничего.
- Почему?
Он не поднимает глаз.
- За дар не нужно платить.
Пауза. Она дышит в тишине, а Голд прячется от нее за прилавком, как будто он боится ее( а не наоборот). Она сжимает в руке ключ, и он впивается в ее ладонь, и он настоящий, и он полон несказанных обещаний, и она оборачивается к двери. Она отворяет ее и (белл) вновь звенит колокольчик, и голос Голда окликает ее.
- Мисс Френч. Подождите.
Она останавливается.
Оборачивается, и дверь все еще открыта, и ветер обдает ее.
Его ладони на прилавке, он все еще сжимает в руке салфетку, и его поза слишком напряжена. Он слишком сильно старается быть высоким, и суровым, и не надломанным( а она знает, что это так, потому что надломленность проще всего узнать в другом, если это все, что ты сама знаешь о себе). - Я подумал...
- Да?- спрашивает она потому, что если он будет медлить еще, она уйдет. Она не может довериться себе.

[Otty80]

Он внезапно выглядит смятенным, его печальные карие глаза смотрят на ботинки, пальцы впиваются в прилавок.
- Вы когда-нибудь пробовали гамбургеры?
Она напрягает память ( несуществующую память, чистый лист времени, и страх перед запертыми дверями, и огненный шар, и боль в плече) и ничего не находит. Ничего, кроме смутного представления о том, чего она никогда не пробовала.
- Нет.
-Может быть... когда вы почувствуете, что готовы...Мы могли бы попробовать их.
- Вместе,- это должно было прозвучать вопросительно, но ее голос невыразителен ( потому что "вместе" означает " с ним", а она не понимает, как следует, что он имеет в виду под " вместе".
- Разумеется, я пойму, если вы не захотите, но говорят...,- он останавливается, и его слова ломаются, даже если он продолжает держаться, и ему требуется секунда, чтобы продолжить. Когда он начинает вновь, его голос едва доносится до нее : - Говорят, в кафе " У бабушки" они восхитительны.
Она молчит. Как и он.
Она пожимает плечами.
Он кивает. Это ранит его до глубины сердца, и ей стыдно, что она причиняет ему столько боли, но он должен понять.
- Разумеется,- говорит он, и его пальцы смыкаются на салфетке, разворачивая и сворачивая ее. - Разумеется.
Она стоит там в течение долгой минуты, и ветер раздувает ее волосы, но она хочет уйти.
Но в его глазах ( его глаза карие, и печальные, и старые, и почему-то это все меняет) боль. Ему больно, и ей больно, боль пробирает все ее существо.
Она снова пожимает плечами.
- Хорошо.
Он вскидывает голову, словно от звука выстрела.
- Я скажу вам,- говорит она и чуть шире открывает дверь. - Когда я буду готова, я скажу вам.
Он улыбается, и в его глазах стоят слезы, и она рада, что ветер дует в дверь все сильнее, потому что ей кажется, что он выталкивает из комнаты кислород. Его улыбка говорит " спасибо" громче, чем она может выдержать. Его улыбка говорит "спасибо", а она ничего не дала ему, кроме ложной надежды и обещания прийти на ланч.
- Вы найдете мой номер в вашем телефоне,- говорит он ( как только ему удается сдержать свою улыбку и спрятать ее за спокойным лицом и сияющими глазами.)
- Вы записаны как мистер Голд?
Он усмехается, чуть качнув головой. Он снимает с прилавка руку и сгибает ее в кисти сдержанным, но выразительным жестом. Жест кажется нехарактерным, слишком ярким для одетого в деловой костюм сдержанного пожилого человека с седеющими волосами.
-Возможно, дорогуша. - В этом слове нет оттенка пренебрежительности. - А может, и нет.
Когда она уходит, сжимая ключ в руке, в его глазах скользит что-то, сродни подмигиванию. И его слез она больше не видит, потому что они глубоко спрятаны за чем-то, что почти похоже на надежду.

[Otty80]

Глава 3

- Написано "Румпель", - говорит она, усаживаясь за стол напротив него. - В моем телефоне.
Она не говорит " привет", потому что ответы ей нужнее, чем неловкие паузы в вежливой беседе, потому что у нее дрожат руки, и пересохло во рту, и единственное, что удерживает ее от побега в дамскую комнату и приступа тошноты, – это желание узнать больше об этом имени. ( возможно, это свидание окажется очень коротким).
Если ее внезапное удивление и отрывистость удивили его, виду он не подает. Он просто складывает руки на виниловой поверхности стола и отвечает:
- Да. Я так и думал.
- Почему?
- Белль нравилось это имя.
Он не хочет рассказывать ей дальше, но она должна знать, потому что думает об этом уже две недели, потому что ее сознание испещрено белыми пятнами, которые она не в состоянии заполнить, и это- один их тех вопросов, на который возможно, существует ответ. Потому что мистер Голд так же отчаянно нуждается в имени, как и она. (Потому что у чудовищ не бывает имен - только у людей).
На ней снова коричневато- желтая юбка. На этот раз с голубой блузкой и желтым кардиганом. И ее волосы убраны с лица, и в кармане у нее лежит сотовый с именем "Румпель", и у нее есть мужество, потому что, не будь она готова к встрече с ним, она не находилась бы здесь. И ей нужен ответ. Потому что ей нужно осветить этот крошечный кусочек своей таинственной, невозвратимой жизни.
И она складывает руки на столе, как и он ( хотя она не прикасается к нему, она на дальнем крае крошечного стола). Она складывает руки, и сужает глаза, и смотрит на выглядывающий из его кармана фиолетовый квадратик, потому что сегодня она не может заглянуть ему в лицо, и спрашивает:
- Это сокращенная форма?
Молчание стучит ей в уши, молотит кулаками в дверь, боевые барабаны возвещают об отступлении назад в больницу, где последний бастион ее рассудка скрывается за баррикадой книг, и где никто не может приходить к ней, если она не разрешит этого, и она в безопасности, и она спокойна, (и она заперта в ловушке), и ничего плохого никогда не случится.
Молчание гремит, и ее сознание затопляют крики, и мистер Голд произносит едва слышным шепотом:
- Румпельштильцхен.
И все замолкает. Она слышит, как он шевельнулся. Она слышит собственное дыхание.
- Румпельштильцхен? - говорит она.
Он вздрагивает. Звук его имени - это выстрел, направленный в квадратик фиолетового платка и попавший в сердце. ( Она говорит как Белль). Она смотрит на него, а он смотрит на стол, сжав губы в тонкую линию.
- Да, - говорит он.
Она прочитала сказки братьев Гримм. Пять недель без работы и без жизни ( в окружении медперсонала и заботливых друзей другой женщины ) дали ей время для чтения. Она прочитала сказки братьев Гримм, и человек, который сидит сейчас напротив нее, не Румпельштильцхен, потому что Румпельштильцхен - это странное крошечное существо, танцующее вокруг костра и разрывающее себя пополам, когда что-то ему не удается. Человек, который сидит напротив нее, спокоен и сдержан, и у него карие, и старые, и печальные глаза. И она улыбается, словно это шутка ( а может, это и есть шутка, а может, нет, а может, его родители и правда были настолько жестоки, что дали ему такое имя), и очень тихо спрашивает:
- Вы станете воровать младенцев у горожан?
Он слегка улыбается и, должно быть, это передается как инфекция( как зевки, и кошмары, и простуда), потому что ее губы подергиваются, и он взглядывает на нее со странным выражением.
- Сожалею, что разочарую вас, мисс Френч,- говорит он. - Но я бросил это занятие несколько месяцев назад.
Его слова кажутся ей забавными. И это изумляет ее.
Внезапный смех (он чужд ее губам и он громко отдается в ее ушах, и он не пропитан целиком болью) вскипает пузырьками из потайного уголка груди, закрытого, поддразнивающего ее уголка, о котором она даже и не знала, существует ли он еще. Тот уголок, где ее улыбка излучает тепло, где светит солнце, и где мужчина, сидящий напротив нее ( этот не-Румпельштильцхен) улыбается без неуверенности. ( На самом деле он все- таки улыбается ей в ответ. Но тепло быстро гаснет, потому что его глаза все еще печальны в этой серой, тусклой реальности, и солнце скрывается за облаком, и она понимает, что шутки о младенцах незабавны и неуместны).
Ее улыбка исчезает, прячась, словно виноватая улыбка нашалившего ребенка, и она проводит пальцами вдоль края стола.
- Простите,- говорит она, глядя на свои руки ( они сухи из-за холода и из-за стерильности больничной палаты и нежны, ведь она никогда не занималась физическим трудом, а на пальцах чернильные пятна).
- Не нужно извиняться,- говорит он. - Мне радостно видеть твою улыбку. Даже если ее вызвали похищенные дети.
Она так сильно нервничает, что ее руки дрожат, но все же она улыбается, ведь улыбка лучше слез.
Они умолкают.

[Otty80]

Подходит Руби, чтобы проверить, все ли в порядке, и мистер Голд заказывает кофе, а ей Руби приносит чай со льдом. Вообще-то у них свидание с гамбургерами, но мистер Голд не напоминает ей об этом, и она молчит, а Руби уходит к другим клиентам.
- Спасибо, что пришли, мисс Френч,- говорит он. Это - удар впотьмах, думает она. Отчаянная попытка втянуть ее обратно в разговор, отвлечь ее и занять. Помочь ей заговорить, а не просто сидеть здесь, смотреть в пустоту и играть с соломинкой для чая.
Это срабатывает.
- Почему вы зовете меня так? - спрашивает она.
- Как?
- Мисс Френч.
Он отвечает ей грустной, ироничной улыбкой. Она выглядит на его лице шрамом.
- Так вас зовут.
Она ближе пододвигает к себе стакан, охватывает ладонями прохладное стекло, стирает капельки осевшей на стенках жидкости.
- Все зовут меня Белль. Но не вы. Почему?
Его рука, лежащая на столе, поворачивается ладонью вверх, словно он предлагает ей что-то большее, чем простой ответ. Словно правда- это дар, и она тяжела, и он несет ее бремя на своих плечах.
- Это помогает мне забыть.
Так и есть, и в этом ужас. Это как змеиный яд, дозу которого нужно принять после укуса, чтобы вылечиться, амнезия, которую вводят внутривенно или глотают, словно пилюлю.
- И это помогает?
- Иногда.
Возможно, забыть ее проще, чем ждать, когда она вспомнит. (Потому что, может быть, она вспомнит, а может, и нет, а может, мисс Френч или " эй, привет", или " не-Белль" - это все, что осталось в ней. Может быть, надломленный, дрожащий голос мистер Голда в тот день на дороге говорил правду, и того, что произошло, уже не исправить. И, может быть, пути назад нет.)
- Вам это неприятно?- спрашивает он.
- Я не знаю. Просто это звучит... холодно. - она помешивает кубики в чае. - Непохоже на имя. И непохоже на меня.
- Как же мне тогда называть вас?
- Джейн Доу?- это почти шутка, и они почти смеются. Вздрагивают губы и смягчаются глаза, и за то время, пока он кладет сахар в свой кофе, она выпивает половину стакана.
- Джейн, возможно. Но не Джейн Доу,- говорит он и отпивает глоток прежде, чем пояснить: - Пожалуй, вам больше подойдет Джейн Эйр.
Она прочитала эту книгу уже три раза. Наверное, он заметил ее у нее под мышкой в кафе или больничной перекусочной, а может, он просто помнит, и она и раньше любила эту книгу. Но наверное он сам ее не читал, потому что, если бы он прочитал ее, то знал бы, что она вовсе не Джейн Эйр. Потому что Джейн - сильная, и смелая, и независимая, и умная ( как Белль), а она напугана, и потеряна, и она ничего не может сказать о себе, кроме того, что она больше не Белль.
Но она улыбается и не поправляет его.
- Думаю, это превращает вас в мистера Рочестера?
- Нет, дорогая,- он мягко улыбается и кладет руку себе на грудь в медленном поклоне. - Я - мистер Голд. Полагаю, мы уже знакомы.
Это больше, чем почти - шутка, это намеренная шутка, и юмор мистера Голда кажется ей таким же невероятным, как и его слова. Только вот больше ничто уже не кажется ей забавным. (Лишь пустым и гулким). Ее смех окрашен паникой, и она прячется за чай со льдом и смотрит на него из-под темных ресниц и смущенной улыбки. И он улыбается ей в ответ.
Иногда, как сейчас, он смотрит на нее так, словно она прекрасна. Словно она красива, и добра, и великодушна. Он зовет ее мисс Френч, и это звучит, как их общий секрет,- словно они оба знают ее настоящее имя и держат его в тайне ото всех.
Иногда он смотрит на нее, как на незнакомку.
И она не знает, что хуже.
- Расскажите мне о ней,- говорит она. Это - прыжок вслепую, падение с крутой скалы. Она падает в пропасть.
Он хорошо скрывает удивление, но переводит взгляд на свою чашку и, прежде чем ответить, делает долгий глоток. ( И снова смотрит на нее, как на чужую).
- Что вы хотите знать?
- Что-нибудь.
И он рассказывает ей. Сначала осторожно, тщательно подбирая слова и строя фразы. Останавливаясь. Разбивая ее жизнь на мелкие куски, с которыми ей под силу справиться, и проводя тщательную редакцию. Он рассказывает ей не все, но он рассказывает достаточно.
Она устала от того, что от нее скрывают правду, убаюкивают ее и отвлекают ее внимание, и ходят вокруг нее на цыпочках, словно она в любой момент может сломаться ( возможно, так и будет). Но если она не выдержит, то пусть она сломается, вернув себе воспоминания ( даже если они кажутся ей чужими, и инородными, и сплетенными вокруг другой женщины). Все что угодно лучше пустоты. Все что угодно, лучше вечности ( двадцать восемь лет, но это биологически невозможно, ведь ей сейчас не больше тридцати), проведенной в сумасшедшем доме с полным отсутствием памяти.

[Otty80]

Он говорит ей, что Белль была добра. Внимательна. Сильна. Белль была исполнена решимости ( он говорит о решимости, но ей слышится
"упрямость") и пылкости. Белль была умна и прекрасна и - непредсказуема, неожиданна.
Она была терпелива. Она умела прощать. Она умела любить. ( Он не заслуживал ее, и этого он тоже не произносит, но она все равно слышит.)
- Ты очень смелая,- говорит он.
Он и раньше спотыкался. Мистер Голд более осмотрителен, чем остальные. Он более тщательно подбирает слова. Но время от времени и он совершает эту ошибку: говорит ей, кто она и что она любит, и что чувствует, словно " ты добра" может заменить ей знание о себе и годы утраченных воспоминаний .
Словно ей необязательно все это открывать самой. ( Может быть, она и добра. Может, это правда. А может, и нет. )
До сих пор он поправлялся, когда случайно говорил, что она умеет прощать или ждать, и ей не нужно было перебивать его. До сих пор.
- Вы снова это сделали.
- Сделал что?
- Вы сказали, что я смела.
- Да, сказал.
- Вы хотите сказать, что я была смела.
Он качает головой. Очень тихо говорит:
- Я хотел сказать, что вы очень смелы, мисс Френч.
Ее руки холодеют, а желудок пронизывает спазм, и хорошо, что они не заказали гамбургеры. Она не смелая. Здесь где-то ошибка, и она не смелая, она боится ( потому что он снова смотрит на нее так, словно он все о ней знает, и теперь она решила, что это хуже. Это хуже, чем быть для него незнакомкой.)
Она больше не может оставаться здесь ни минуты. Не когда он смотрит на нее так, будто она - его воздух, его солнце, словно она есть, а не была.
Она хватает сумочку, маленький черный ридикюль, в котором лежат книга, губная помада и клубочек смятых долларов. Она кладет деньги на стол, не пересчитывая, и поднимается.
- Мне жаль, - говорит он, протягивая к ней руку. ( Он сломлен, и она сломана - и с нее хватит, она не может брать на себя ответственность за то, что так сильно ранит его). - Белль, мне жаль. ( (Кажется, все это время он говорит и говорил только это).
Она сжимает губы и смотрит на него. Седеющие волосы и покрытое морщинами лицо. Деловой костюм и простертая к ней рука. Вычищенные ботинки и хромая нога.
- Мне тоже.
И она ( мисс Френч, или " эй, привет", или Джейн, оболочка женщины без жизни, и без памяти, и с именем, которое ей даже не принадлежит) говорит правду, даже, если она вскидывает сумочку за плечо и уходит из кафе, не прощаясь. Потому что, возможно ,она когда-то любила его. Но той женщины ( Белль, настоящей, и яркой, и солнечной, которая была настолько необыкновенна, что ей удавалось осушить слезы в печальных карих глазах) больше нет.
И кто знает, вернется ли она.

[Journey-Long]

Интересно. От текста веет пустотой и серой нейтральностью, граничащей с холодом. В общем, именно тем, что ощущает Белль. Интересно будет посмотреть, во что она превратится, чем заполнит свою душу. Один шаг она уже сделала, Джейн Эйр - это уже что-то.
А Вы вооще как планируете с ней поступить: постепенно трансформировать ее в прежнюю Белль или отправить по альтернативному пути?

[Journey-Long]

Тьфу, запоздало обратила внимание, что Вы переводчик, а не автор Переформулирую вопрос: что там планирует сделать с Белль г-жа Roberre?

[Otty80]

"От текста веет пустотой и серой нейтральностью, граничащей с холодом."
Да,есть такой эффект, согласна.

"В общем, именно тем, что ощущает Белль. "
И Голд в какой-то мере тоже....

"Переформулирую вопрос: что там планирует сделать с Белль г-жа Roberre?"

А фик еще не дописан, сейчас пишется 25-ая глава)
Если забежать вперед, могу только сказать,что Белль еще не вернулась(((
Но у них с Голдом очень интересные, сложным отношения.

[Journey-Long]

Если забежать вперед, могу только сказать,что Белль еще не вернулась(((

Меня это радует, за 25 глав можно ух какой образ создать)) Спасибо за качественный перевод, желаю Вам побольше терпения

[Otty80]

"за 25 глав можно ух какой образ создать))"
Так и есть, образы трехмерные))
"Спасибо за качественный перевод, желаю Вам побольше терпения "
Спасибо, Journey-Long!

[r2r]

Спасибо за перевод!

[Askramandora]

Тьфу, запоздало обратила внимание, что Вы переводчик, а не автор

По-моему, для переводчика это лучшая похвала. =)

[Otty80]

"Спасибо за перевод! "
Всегда рада))))
"переводчика это лучшая похвала. =)"
Да, мне приятно))

[Otty80]

Глава 4

Джейн свернулась клубочком на жестком пластмассовом стуле в углу своей палаты и в четвертый раз пролистывает "Джейн Эйр". Она уже прочитала романы Остин, и "Графа Монте-Кристо", и все книги Виктора Гюго,которые только могла раздобыть, она промчалась по медицинским триллерам доктора Вэйла и по романам Руби (а Эмма не слишком любит читать, но вот принесенная Генри сказка о Джеймсе и гигантском персике легла в ее растущую стопку), и теперь она вновь вернулась к истоку. К сестрам Бронте. К Джейн, Рочестеру и Торнфилд-Холлу. И ничего, что она половину страниц запомнила наизусть (ведь в ее памяти почти ничего не хранится, вот ей и легко запоминать), потому что они успокаивают ее. Они - старые знакомые.
Странно, что история девушки, у которой не было своего дома, помогала ей почувствовать себя в безмолвной больничной палате чуточку уютнее.
Она читала четырнадцатую главу, когда услышала голоса. К счастью, они раздавались не в ее голове, нет, это были Эмма и доктор Вэйл. Они остановились, но в холле так тихо и пустынно, что через раскрытую дверь она отчетливо слышит их разговор. Но они этого не знают.
- Мне это не нравится. - говорит Эмма.
- Мне тоже.
- Тогда почему мы это делаем?
- Потому что таков закон.
Эмма - шериф, но она бормочет что-то вроде "к черту законы", и Джейн почти улыбается.
- К сожалению, шериф, наше мнение не играет тут никакой роли. Он - тот, с кем полагалось связаться, случись с ней беда,- и Джейн понимает, что они говорят о ней,- и его следовало известить, как только ее привезли сюда. Мы и так предельно затянули с этим.
Она слышит шелест ткани и скрип ботинок и догадывается, что Эмма схватила Вэйла за рукав.
- Вы знаете, что он пытался сделать.
Ее кровь застывает. Не о мистере ли Голде они говорят...
Он опасен, она знает. Эмме он не нравится, она знает.
Она не знает, что он "пытался сделать", но он ( почти) совершил убийство и он ( очевидно) сыпал угрозами, и он опасен.( Просто - не для нее). И, возможно, они не пускают его к ней, вот почему она уже несколько дней почти не видит его, только иногда встречается с ним взглядом на улице, или когда он регулярно покупает кофе на вынос у Бабушки в 8 утра. Но вполне естественно, если он и есть тот, с кем должны были связаться, случись с ней беда. Он - человек, который любил Белль. Которого Белль любила. ("По ком звонит колокол"...колокол.... Беллл..Эту книгу она тоже прочла.)
Вэйл все еще говорит что-то, и Джейн прикусывает нижнюю губу, и опускает книгу, и выпрямляется. Она наклоняется вперед и склоняет голову набок, чтобы лучше расслышать его.
- Все уже сделано. Я не могу больше лгать ему. Если она хочет его видеть, ее физическое состояние давно допускает это.
Шаги заглушают ответ Эммы. Голос доктора Вэйла раздражен.
- Мне жаль, шериф, но это все. Я скажу ей, что он здесь.
Он мягко стучит в дверь.
- Джейн, могу я войти?
Она встает, ее ладони впиваются в подол ее вязаного зеленого свитера.
- Кто здесь?- спрашивает она. Она ощущает секундный укол совести за то, что она подслушивала, но подавляет его, еще сильнее вцепившись в свитер.
Вэйл заходит в палату. Эмма проскальзывает вслед за ним, ее руки в карманах, на лбу лежат складки недовольства и раздражения.
Джейн слегка улыбается Эмме и ослабляет хватку на свитере для того, чтобы помахать ей.
- Привет, Белль, - говорит Эмма в ответ и ее раздражение немного утихает. Доктор Вэйл касается ее локтем и она поправляется: - То есть, Джейн.
Джейн смотрит на Вэйла.
- Кто здесь?
Он поднимает руку.
- Во- первых, мне жаль, что мы раньше вам не сказали. Это могло бы стать для вас некоторым потрясением...
Эмма перебивает его.
- Это твой папа.
Вэйл стискивает зубы.
Это известие падает в ее и так уже зыбкое представление о реальности, как стеклянный сосуд, брошенный в глубокий колодец. Но когда сосуд достигает дна ( когда ее сознание пошатывается, и сердце пронизывает боль, и взмывает надежда, потому что у нее есть отец, и она не одна), ее дрожащие губы складываются в почти-улыбку.
- Мой..- ее голос обрывается. Ее глаза расширяются, а руки стискивают свитер крепче, чем она могла бы себе представить. - Мой отец?
Они оба молчат. Время, кажется, прячется, растягивается в вечность. Она смотрит на них, в ее глазах сверкают почти-волнение и почти-надежда ( и больше почти- счастья, чем она ощущала в какой-либо из этих
пустых длинных дней).
- Морис Френч,- в конце концов говорит Вэйл.
- Мо,- в тот же миг говорит Эмма.
- Где он?
- В кафе.- Эмма кладет руки на пояс.- Я здесь ни причем.
Вэйл оборачивается к Эмме, прищурив глаза. Она поднимает брови.
- Что?
И, возможно, ей следует спросить,о чем они спорят, почему Эмма настроена подозрительно, почему они ей сразу не сказали, почему ее отца, как и все остальное в этом городе, скрывали от нее. ( Почему честность здесь так редка. Почему мистер Голд смотрит на нее печальными карими глазами и всегда говорит ей правду).
Но она не спрашивает. Она просто стоит и ощущает, как все то, что связано с отцом, прокатывается по ней волнами пурпурного дыма.
- Вы хотите, чтобы мы привели его сюда?- спрашивает Вэйл.
Она улыбается настоящей, подлинной улыбкой, которая раскрывает ее губы, и прищуривает ее глаза, и помогает приглушить одинокую, тихую боль в ее груди.
- Нет,- говорит она, и смотрит на свой чемодан с одеждой у стены.- Я пойду к нему.

[Otty80]

***

Ее смелость начинает таять к тому времени когда она достигает кафе, но Эмма уже пошла вперед нее, и пейджер Вэйла спрятан в заднем кармане ее брюк, (и на ней голубая блузка, которую она еще ни разу не надевала).
И она идет вперед. Она идет, и ее каблуки стучат по полу, и она смотрит, не отрываясь, на яркую куртку Эммы, и прижимает к себе "Джейн Эйр", чтобы подавить душащее ее волнение.
Эмма отходит в сторону, ее брови все еще сдвинуты, губы плотно сжаты. В первый раз за эти месяцы ( в первый раз на ее памяти) Джейн видит своего отца.
Он крупен, у него широкий нос и веселое лицо. ( Ей внезапно становится страшно подвести его.)
На нем куртка цвета хаки, белая кепка и джинсы, испачканные в грязи, и даже издалека она видит мозоли на его руках.
(Она боится разочаровать его, как она уже разочаровала многих).
Он заканчивает разговор с Эммой, и она слышит его голос - низкий, тяжелый, с сильным акцентом, как у нее. И она видит его волосы, каштановые и вьющиеся, как ее. Его глаза скрывает тень от кепки, но она боится, что они окажутся карими ( и старыми, и грустными, и что для него она всегда будет Белль, и всегда будет не больше, чем знакомой незнакомкой).
Эмма складывает руки на груди и кивает Джейн, и флорист - Мо Френч, ее отец - снимает кепку. Он взглядывает на нее голубыми глазами и улыбается (она боится, что он окажется чудесным человеком, и она не сможет оправдать его ожиданий).
Он отталкивает прочь Эмму и мчится к ней, словно бык. Тяжелые звуки ботинок на плитке, тяжелая улыбка, тяжелые звуки "Белль", падают из его губ, словно молот, и прежде, чем она успевает выставить свою книгу между ее слабым телом и его, его тяжелые руки обнимают ее.
Его руки на ее спине. И она не знает его. И он касается ее. И он почти плачет, и он зовет ее "доченька". И он Мо Френч, флорист, ее отец, ( и от него пахнет землей и нарциссами), и она позволяет ему держать себя в объятиях, пока, наконец, его руки не становятся стенами вокруг нее ( и сбежать для нее становится важнее, чем быть в безопасности).
Она высвобождается. Она выставляет вперед руки и говорит:
- Пожалуйста, пожалуйста, не надо.
И он отпускает ее.
Его глаза (голубые, как ее), расширяются.
- Прости меня,- говорит он. Он нерешительно протягивает к ней руку.
Несмотря на то, что у нее кружится голова, она удерживается на ногах. Она видит возле себя на полу ботинки Эммы, и она крепче прижимает к себе книгу. Пейджер доктора Вела в ее кармане, и ей удается выговорить:
- Все... все в порядке.
- Белль, я не хотел...
Она не Белль.
Но она боится разочаровать его, поэтому она поднимает глаза. Его ( того же оттенка) встречаются с ней. Она
кивает и пытается спрятать слезы за улыбкой.
- При... присядешь, - отец?
Счастье словно делает его в десять раз мельче, его глаза окружают гусиные лапки, и его лицо покрывается морщинками, словно смятый лист бумаги. Он хватает ее за руку ( и ей это нестерпимо, ее пульс учащается, и ей хочется вырваться), и он сжимает ее ( и не замечает, как это причиняет ей боль), и она хотела бы вспомнить его ( потому что тогда этот жест станет лаской, а не пыткой).
Он ее отец, и ей он не кажется чудесным (как она надеялась и опасалась), но она и не разочаровала его. И поэтому она продолжает улыбаться, когда он ведет ее столику и выдвигает для нее стул.
Они разговаривают. Точнее, он говорит.
Она иногда задает вопросы, и слова текут из его уст, как ручеек, тихий и музыкальный.
Истории из магазина, пересыпанные смехом. Годы сплетен, накопленных в этом городке.
И грусть.
Как он жил так долго один. В окружении фотографий покойной жены, постоянно надеясь на звонок, который сообщит ему, что теперь врачи разрешат его дочери вернуться домой. Как он едва не потерял Белль, даже после того как нашел ее. Как он больше никогда не совершит той же ошибки.
Он улыбается, и пытается сжать ее руку, и говорит ей, что у них есть шанс.
Начать все с начала.
С самого начала.
Шанс обрести все то, о чем он мечтал, и на что надеялся, даже если она ничего не помнит о своей матери, даже если она хочет теперь называться Джейн, а не Белль,- потому что они наконец вместе. Больше ничто не разделяет их.
( Забавно, как это " ничто" дает ему надежду, а вот ее гонит прочь ото всех, кого она когда - либо знала.)
Это забавно, и она смеется, но смущение гасит ее смех и раскалывает его на половине пути, словно фарфор, который разбили о цементную стену.
Ее отец не замечает этого, и он говорит обо всем и ничем, пока не раздается сигнал его часов.
- Мне пора возвращается,- говорит он. - Обеденный перерыв закончился, и надо открывать магазин.
- Я рада была повидать тебя,- говорит она.
- И я, - отвечает он, но его улыбка тяжела, и его глаза тяжело смотрят на нее, и он медлит уходить. Он ждет чего-то.
- Знаешь,я скучал по тебе.
Она улыбается и кивает.
Он поднимается, но не уходит. Он теребит свои часы, поправляет их, и возится с ремешком.
- Ты... ты не... ты же придешь пообедать со мной... придешь?
Это не совсем просьба, и не совсем распоряжение, и не совсем приглашение ( и не совсем мольба, какой была та просьба о ланче с гамбургерами). Это не совсем то, чего она хочет, но и не то, чего она не хочет. Это
слишком поспешно и слишком неясно, и слишком самоуверенно, но его надежда повисла на ее ответе и, возможно, это ее второй шанс. И она говорит "да".
Они уговариваются на среду, и она позволяет ему поцеловать ее в щеку.
Он уходит.
Эмма сворачивает свою газету и миг спустя возвращается с купленным в автомате пакетом печенья. Джейн Эйр встречает в гостиной Торнфилд-Холла Рочестера, а Джейн Френч ждет среды.

[Otty80]

Глава 5. Часть 1.

Книги уже расставлены по полкам ( ею, другой ею, в другой жизни). Но с тех пор прошли недели, и пыль вновь вернулась в библиотеку. Пыль покрывает все, затемняет обложки серым туманом, пронизывает воздух и лениво кружится в солнечных лучах позолоченными спиралями, и она собирается одолеть ее.
Она начинает с окон. Она моет полы. Она приоткрывает переднюю дверь, обвязывает нос и рот платком и принимается стирать пыль. Выколачивать стулья.
Она отвоюет это здание у пыли и беспорядка ( и она отвоюет свою жизнь).
И тогда она откроет библиотеку.

***

Через три дня она добирается до книжных полок. Она протирала секцию книг по садоводчеству, когда раздались шаги.
Ее сердце замирает.
Шаги гулко отдаются в пустоте тишины.
Возможно, это всего лишь Руби, или Эмма, или Арчи, или ее отец , но привычные и размытые страхи лишают ее способности сконцентрироваться, подумать о чем-то, кроме самого мрачного сценария, и она терзает себя мыслями о пиратах, и огненных шарах, и автомобильных катастрофах, и выстрелах.
Но все- таки посреди всего этого она обнаруживает в себе силу воли, которой хватает для того, чтобы заговорить.
- Простите, - говорит она, и ее голос уверен и тверд ( хотя она дрожит, и страх холодит ее изнутри), - но библиотека закрыта.
Секундная пауза. И голос.
- Это мистер Голд. Могу я войти?
(Мистер Голд. Румпель, или Румпельштильцхен, или как- же - его- зовут- на - самом- деле, и она не знает, испытала ли она страх или облегчение, услышав его голос. Она так сильно дрожит, что ей трудно понять.)
Она опирается лбом о прохладную поверхность полки, сосредотачивается на вдохе. На лестнице, на том, чтобы сохранить равновесие и не упасть. На неуверенном, робком вопросе, который он задал (он задал ей вопрос, потому что ей решать, впускать его или нет, потому что это библиотека Белль, и он дал ей ключ).
- Мисс Френч?Она хочет спрятаться. Она хочет спрятаться, и не отвечать, и не выходить, пока не приедет Руби и не отвезет ее в красном мустанге к бабушке на ланч. Но он обнаружит ее, если только станет искать ее. И удивится, что она спряталась, ведь он был добр к ней и осторожен, так, словно знал, что она может сломаться. Ответ прост: она прячется, потому что боится. Она прячется, потому что боится, но у нее есть и решимость. И она пытается быть храброй. И ей нужны ответы ( на вопросы о нем, о мире, обо всем), больше, чем ей нужно спокойствие.
Больше, чем безопасность. И она делает выбор.
- Я... - ее храбрость исчезает при первой попытке. Но она кашляет ( и притворяется,что дело в пыли) и продолжает:
- Я здесь. В отделе "садоводство".
Вновь раздаются его шаги, они все ближе. Она вцепляется в лестницу. Она сжимает губы, но, когда он заворачивает за угол, его появление странным образом смягчает напряжение. Не взрывается в сознании паника. Не раздается жужжание ужаса. Впервые она воспринимает его, не как чудовище ( с огнем на ладони и ненавистью в угольно- черных глазах), но как тихого пожилого человека, с тростью и перекинутой через руку корзинкой для пикника.
Она испытывает облегчение.
Он резко останавливается, увидев ее на лестнице. Его руки подрагивают, когда он снимает корзинку с локтя и ставит ее на пол. Он делает три шага вперед и кладет руку на среднюю ступеньку, удерживая лестницу ( она не знала, что лестница дрожит, не знала, что почти потеряла равновесие), пока она спускается.
- Благодарю, - тихо говорит она.
- Я не хотел напугать вас.
Еще одно извинение. У нее их теперь уже целая коллекция. ( Она не знает, в том ли дело, что он совершает больше ошибок, чем все остальные, или в том, что он больше всех остальных старается признать их).
- Все... все в порядке, - говорит она. Это правда. (Потому что уж лучше пусть это будет он, чем пират. Он, чем какой-нибудь неведомый ей ужас. Он, потому что он опасен, но не для нее).
Она вытирает пыльные руки о пыльную юбку и спрашивает:
- Чем я могу помочь вам, мистер Голд?
- Ничем.
- Тогда почему вы здесь?
Слова вырываются из ее уст, они покрыты подозрительностью, они срывают покров благоприличия. Но он не укоряет ее, и не упрекает, и не велит ей замолчать. И он не угрожает ей дозой успокоительного за то, что она была невежлива (истерична).
Он лишь грустно улыбается и поднимает корзинку.
- Я просто хотел передать вам это.
Он не пытается отдать, навязать ее ей. Он не делает шага вперед, и не протягивает ей корзинку, и ничего больше не говорит; просто стоит там и держит ее. ( И она странно выглядит на фоне его синего костюма). Он молчит, и не двигается, и ждет.
Что-то в его терпеливости успокаивает ее.
- Хорошо, - говорит она, и он тянется через пропасть между ними. Даже, когда их пальцы встречаются (случайно, потому что ручка недостаточно большая, а она берется за корзинку двумя руками), он не шевелится. На мгновение он становится похож на раненого зверька (большие грустные глаза смотрят на его руку так, словно ее прикосновение напугало его сильнее, чем напугало ее). Но потом он кладет руку на трость, и его пальцы движутся по рукоятке, и он закутывается в самоконтроль и спокойную уверенность.
Но она замечает, что он все еще не смотрит на нее.
Она прикусывает губы и насильно отводит взгляд. ( Он не смотрит на нее, а вот ей не удается не смотреть на него.) Она раскрывает корзинку и обнаруживает завернутые сэндвичи, печенье, и набор свежих фруктов и овощей, и она хмурится.
- Вы принесли мне ланч.
Он улыбается, наклоняет голову.
- Если я правильно припоминаю, уборка всегда придавала тебе аппетит, - его глаза прячутся, но улыбка остается. - Я думал, ты проголодалась.
Она проголодалась.
И в два часа она должна была встретиться с Руби для ланча.
Но в его подрагивающей, неуверенной улыбке есть что-то, что, замирая, ждет ее ответа, что-то, исполненное надежды, хрупкое, что-то, что легко сломить. ( И ей на миг становится трудно дышать при мысли, что ей придется увидеть, как умрет это что-то,- потому что она и так сломала уже многое в нем).
И поэтому она несет корзинку к столу.
Его плечи чуть распрямляются.
Она вынимает три разных сэндвича( каждый аккуратно разделен на две части), вынимает пластиковый контейнер с плавающими в воде морковными палочками. Яблоко, апельсин, банан, роскошную гроздь винограда. Бутылку с водой и фляжку. Шоколадное печенье в пластиковой обертке. Она раскладывает все это на столе и украдкой смотрит на мистера Голда.
Он следит за ней, не следя за ней. Он смотрит на нее издалека, постоянно переводя взгляд на все, что угодно. Его глаза пробегают по полкам, стулу, полу - на миг останавливаются на ней, так, что она едва успевает заметить это - снова к окну, его ботинкам, рукам.
Она понимает, что перед ней еще один выбор. (И от него снова дрожат руки.) Она открывает термос и подносит его к носу, чтобы уловить аромат чая со льдом (еще одно решение, которое может изменить ее судьбу. Открыть перед ней новую тропу).
Она вынимает пластиковую чашку и наполняет ее. И после этого она идет к стулу. (Еще одно решение, которое сделает ее смелой).
- Вы не присоединитесь ко мне?
За его сдержанным выражением его глаза вспыхивают жизнью, и радостью, и печалью, и благодарностью, словно фейерверком. Словно огненным шаром. Самоконтроль и не- совсем- надежда, и безутешное горе смотрят на нее, как из глубины бесконечного туннеля. Это причиняет ему боль, и это пугает ее, но он говорит:
- Да, разумеется.
И идет к столу медленным, неуверенным шагом человека, двигающегося в забытьи. Они сидят друг напротив друга за маленьким деревянным столиком и разворачивают сэндвичи.

[Otty80]

- Спасибо, что пригласили меня,- говорит он.
- Вы говорите так, как будто удивлены…
Он пожимает плечами и не отвечает. Она двигает к нему контейнер с морковными палочками и вынимает несколько штук. Смотрит на его длинные тонкие пальцы, которые пытаются и не могут скрыть дрожь. И понимает, что в нем страх и почти -облегчение смешаны так же, как в ней.
Она удивлена и, прежде чем она успевает остановиться , ее мысли превращаются в слова:
- Если вы не думали, что останетесь, зачем вы приготовили столько еды?
- Я не знал, что именно ты предпочтешь.
- Это..- она ждала не такого ответа ( но это правда). - Это очень мило с вашей стороны,- говорит она.
- Теперь вы удивлены.
- Думаю, да.
Ей нравятся все сэндвичи, и поэтому она берет половинку каждого, а остальные половинки пододвигает к Голду. Она решается отплатить ему честностью за честность.
- Я … я ... немного боялась вас.
Он принимает сэндвичи ( и ее слова) безмолвно и отпивает глоток чая из пластиковой чашки.
-Но я думаю, мне уже становится лучше, - она смотрит на стол, отламывает корочки от сэндвичей. Складывает руки на коленях и поднимает на него глаза, изучая его.
- Вы… кажетесь не таким, как я ожидала. Учитывая, что о вас говорят.
- А что обо мне говорят? - он задает этот вопрос с небольшой усмешкой у краев губ - так, словно уже знает ответ.
( Говорят, что он жесток, бессердечен и коварен, и ей столько всего рассказывали о нем, что у нее голова идет кругом, едва она начинает вспоминать. )
- Что вы чудовище, - говорит она. Но он не похож на него. По крайне мере, не сейчас. Не когда он иронично поднимает брови, и в его глазах поблескивают секреты. Не когда они сидят в библиотеке, а перед ними сэндвичи и морковные палочки.
- Внешность может быть обманчивой, - говорит он. Берет палочку и вертит ее. - Что они еще говорят?
- Что вы опасны.
Он смеется. По крайней мере, ей кажется, что это смех. Он втягивает воздух, и его губы недобро изгибаются.
- Ну разумеется, - с жесткой издевкой говорит он.
- Они лгут?
Он качает головой, его волосы мягко падают на лицо.
- Нет.
Он опускает глаза, и кладет палочку обратно на угол пластиковой упаковки. - Не об этом, нет.
- О.. .- больше она ничего не может придумать. - Почему вы говорите мне это?
- Вы спросили,- отвечает он.
Тишина падает, как подломившаяся лестница.
Она надкусывает первый бутерброд ( с тунцом, но она едва ли замечает это, потому что во всем привкус страха, смятения и облегчения, и во рту у нее словно опилки), и пытается не смотреть на него. Но это непросто, потому что он - тайна. Он ( возможно), чудовище, которое ( возможно), все еще любит ее. И (возможно), если он все еще любит ее, он все же не чудовище.
И впервые ей хочется, чтобы мистер Голд больше походил на ее отца, который без умолку рассказывал ей всякую всячину и практически вытягивал из комнаты воздух. Потому что он давил на нее, но, по крайней мере, с ним ее сразу подхватывал поток разговора и увлекал за собой. По крайней мере, ей не приходилось пытаться заполнить тишину. Потому что, если бы Голд был как ее отец, она не видела бы его таким: одиноким, глубоко раненым, безмолвным и настолько печальным. И это было бы легче.
Еще один вопрос поднимается в ней . Она разламывает палочку на две части и смотрит на нее.
- Почему вы все это делаете для меня?
- У меня должна быть причина?
- Думаю, у всех есть причины на все, что они делают.
( Это ее мнение. Ее собственное).
- Я обещал,- говорит он после долгой минуты.
- Белль?
Кивок.
- Что вы ей обещали?
Видно, что ему не по себе. Это личный вопрос. Но он всегда бы честен с ней и поэтому он отрывает угол от своего сэндвича и говорит:
- Я обещал ей, что буду защищать ее.
- И… и поэтому вы принесли мне сэндвичи? - это вопрос, но звучит он как утверждение, и ее брови сдвигаются.
Он смотрит на отломленный кусок хлеба в своих руках, медленно поворачивает его длинными пальцами. Он качает головой.
- Нет, - говорит он шепотом. - Я принес вам сэндвичи, потому что я не смог сдержать свое обещание.
Она складывает руки на груди, как будто это защитит ее от холода, от слов, который вонзаются в сознание и вызывают кошмары. ( И она ничего не помнит, и в нее словно вновь выстрелили, и она может только догадываться о том, как ему больно).
Она все же смогла вновь взяться за чашку.
- Это… был несчастный случай.
- Нет,- говорит он. В его голосе звенят осколки и острые края (и он опасен, теперь она верит в это). - Нет, это не был несчастный случай. Это была трагедия.
Сэндвич падает на упаковку.
- И я был бессилен предотвратить ее.
Он прав. Это трагедия. Вся ее жизнь- это одна сплошная потеря, с самого начала она существует только потому, что другой женщины больше нет. Джейн вместо Белль, и ей не кажется, что это того стоило. И ей больно осознавать это. Больно осознавать, что она ходит по городу, словно призрак Белль. Ей больно осознавать, что он ( мистер Голд или Румпельштильцхен) видит в ней женщину, которую любил, а она смотрит на него со слезами и испугом.
Ей хочется дотронуться до него. ( Это удивляет ее так же сильно, как собственный смех, который он вызвал у нее полчаса назад). Но она хочет дотронуться до него, потому что до него никто не дотрагивается, а ему это нужно почти так же сильно, как ей нужно, чтобы ее никто не касался. Потому что его лицо неподвижно, глаза опущены, но она видит, что боль разрывает его на части, и, может быть, прикосновение поможет ему.
Но она не смелая.
И она не Белль.
И она не думает, что ее прикосновение поможет ему, но, может быть, помогут слова.
- Она простила бы вас, как вы думаете? - спрашивает она, стараясь говорить тихо, мягко и с надеждой.
- Я не знаю, - говорит он. Ей слышатся в его голосе почти слезы, хотя его глаза и сухи, и он пристально смотрит на пластиковую упаковку.
Она хотела бы, чтобы он ответил иначе. Это помогло бы ей понять Белль- чего она хотела, что любила, что за человек она была. Что она думала о мистере Голде: это особенно важно, потому что это так много скажет ей о нем (и так много скажет о Белль, и об их общей потере).
Но у него нет ответа. И она решается дать ему его. ( И она надеется, что она права, потому что ей невыносима мысль солгать ему после того, как он был так честен с ней)
- Я думаю, она простила бы,- говорит она наконец.
Он резко поднимает голову.
Она вздрагивает, и слова с трудом приходят к ней, и они колются как осколки, но ему нужны эти слова, и она пытается собрать их.
- Я не очень много знаю о ней, то есть, я хочу сказать, не помню, но я думаю, она простила бы. Если вы старались… и если вам жаль.
Глупо говорить это, потому что, конечно, ему жаль, и, конечно, он старается.. Все, кто смотрит на него, это видят. И она думает, что ему нужно услышать это ( и она думает, что ему нужно ее прикосновение, но ее руки лежат на коленях). – Я не думаю, что она стала бы просить большего.
Его губы плотно сжаты, блестящие глаза смотрят на нее, и он вновь отламывает корочку с сэндвича, хотя не съел еще ни кусочка.
- Спасибо,- говорит он. - За то, что сказали мне это.

(Окончание главы следует)

[r2r]

Ура, продолжение!

[Мечтательница_]

Как жаль, что все еще в процессе... но я буду с нетерпением ждать продолжения, ибо история затягивает. Ждем-с, уважаемый переводчик. И спасибо вам!

[Мечтательница_]

Как жаль, что все еще в процессе... но я буду с нетерпением ждать продолжения, ибо история затягивает. Ждем-с, уважаемый переводчик. И спасибо вам!

[Otty80]

Глава 5 ( окончание)


Вскоре, съев по половине сэндвича и выпив по чашке чая со льдом, они расслабляются, и оказывается, что ей удается разговорить его: он рассказывает ей истории, он шутит. И она напрасно опасалась, что все будет сложно, сейчас она не ощущает ни напряжения,ни страха. На самом деле ей почти легко, потому что изредка он улыбается, и изредка она смеется. Потому что в действительности у него есть чувство юмора, которое он скрывает (и, возможно, та идея с гамбургерами не так и плоха).

Он помогает ей убрать со стола. Она возвращает ему корзинку (почти опустошенную) и провожает его до двери.

Ее каблуки стучат по плитке. Поскрипывает резиновый наконечник его трости.

- Благодарю, - вновь говорит она.

- Не за что...Джейн.

Кажется, что последнее слово он произносит с трудом, но она едва замечает это, потому что он впервые назвал ее "Джейн". (И ей не сразу удается вспомнить, что это ее имя, потому что его губы всегда произносили "мисс Френч", а его глаза- "Белль".)

- Вы... - она сглатывает, крепче охватывает себя руками (вцепляется в рукава, и они серые, и ей жаль, что они такие блеклые, ей хочется, чтобы на ней сейчас было что-нибудь яркое). - Вы еще придете?

Он медленно оборачивается, чтобы взглянуть на нее, и он тщательно сохраняет дистанцию между ними. Его губы вздрагивают в почти-улыбке почти-надежды. И она почти улыбается ему в ответ. И он спрашивает:

- Ты хочешь этого?

Она не знает (но думает, что могла бы захотеть). Она пожимает плечами. Кидает на него быстрый взгляд, прикусывает нижнюю губу.

- А ты?

- Я спросил тебя не об этом.

Она собирает все свое мужество. И кивает.

- Хорошо, - говорит он. - Мы увидимся.

Она поднимает глаза и улыбается.

- Мы увидимся, мистер Голд.

- Хорошо,- говорит он. - Думаю, мы еще увидимся, мисс Френч.

Его слова окрашены сильным акцентом, и последние звуки тяжело откатываются от него: - Удачи с уборкой.

Ее сознание уже испуганно нашаривает педали, чтобы дать задний ход, и ужас прокатывается по ее венам ледяной водой. Но она вспоминает, что он добр с ней. Она вспоминает, что он всегда говорит ей правду. Она вспоминает, что у нее есть право выбора.
И на миг (а возможно, только миг ей и нужен) она храбра.

Его улыбка становится грустной, но все же это улыбка. И от этого внутри нее вспыхивает искорка мужества.
- До свидания, мисс Френч.

Когда Голд скрывается в своей лавке через дорогу, она закрывает дверь и задвигает засов.

В два часа она вынимает пейджер и отправляет сообщение Руби, отменяя их встречу.

[Otty80]

Глава 6

Все «отлично» по средам (но не намного лучше, чем обычно).

Все проходит «отлично» с отцом, но, насколько она читала об отцах, «отлично» — всего лишь бледная тень того, что должно быть на самом деле. (Всего лишь мрачное привидение, потому что она могла бы броситься ему на шею и назвать «папочкой». Всего лишь тусклое отражение, потому что они могли бы танцевать в гостиной, улыбаясь и смеясь. Всего лишь мираж – такой же тяжелый, как надвигающиеся сумерки, потому что она могла бы любить его, а не просто наносить «отличные» визиты.)

Ко второй среде – когда она понимает, что слишком неохотно покидает стерильную больничную палату для посредственного ужина в тесном бунгало в настолько же не вдохновляющей компании, она решает: что-то должно измениться. Она хочет гораздо большего от жизни, чем такое вот «отлично».

Но она не знает, что нужно для этого сделать.

Поэтому она идет на ужин.

Она садится. Она ждет. Она улыбается в нужных местах и старается не вздрагивать, когда отец кладет руку ей на плечо или жует недоваренное спагетти в почти полной тишине. Она гоняет еду по тарелке и чувствует себя нашалившим ребенком. И отец, несмотря на всю свою шумность и непрерывную болтовню, все же замечает это.

— Что-то не так? – спрашивает он, прожевывая спагетти и запивая глотком красного вина. (На нем ровно половина костюма: парадные брюки и парадная рубашка с расстегнутым воротником и незастегнутыми манжетами. Одежда не соответствует ему ни по стилю, ни по длине рукавов).

Она выдавливает улыбку и качает головой. Ей следовало бы встретиться с ним взглядом, но соус на спагетти пестрит красным в оранжево—желтом свете верхней лампы, и почему—то ей легче улыбаться тарелке.

— Не голодна?

— Просто я сегодня поздно обедала.

— Что же ты ела?

— Кобб-салат*, – отвечает она. На миг она поднимает взгляд на корзинку с чесночным хлебом, затем снова смотрит на юбку своего желтого платья. – И свежий хлеб.

— Звучит заманчиво.

Она улыбается, кивает и разрезает ребром вилки соломинку спагетти пополам.

Она думает, что он ест «У бабушки» чаще, чем дома (недоваренное спагетти только усиливает её подозрения), потому что он задумчиво кивает и говорит:

— Новинка в меню?

— Домашнего приготовления.

— Пробуешь себя в кулинарии? – он наматывает спагетти на вилку и смотрит на Джейн, широко улыбаясь и задорно сощуря голубые глаза. – Что же, по крайней мере в этом ты гарантированно превзойдешь своего старика.

— Ужин отличный, отец. Спасибо! – она улыбается и смотрит на него (с непокрытой головой он выглядит странно, и вилку держит так, будто это садовая лопата). Он улыбается в ответ, а она качает головой. – Но я сказала только, что обед был домашнего приготовления. Это не значит, что его готовила я.

К тому же, как она может сделать что-то «домашнего приготовления», если у неё и дома-то нет?

В последнее время ей не приходилось заниматься готовкой, потому что в больнице у неё нет ни плиты, ни холодильника. Потому что у неё нет ни кастрюль, ни сковородок – кроме тех, что дают ей Мэри-Маргарет и Эмма, а их маленькая квартирка переполнена, не хватает им еще вторжения Джейн на кухню. Да и зачем ей готовить, когда в городе столько кафе и ресторанов, а еще ей приносят запеканку (как будто она больна или где-то были похороны).

— Готовила Руби?

Она качает головой. Волосы падают на лицо – она перевязала бы их желтой ленточкой, которую носит бантиком на запястье, но тогда ей стало бы казаться, что плечи и шея слишком обнажены. (Кроме того, волосы защищают Джейн, как салфетка на коленях защищает платье, а от прикосновения холодного воздуха к голой коже ей все еще хочется плакать).

— Эмма?

Еще один отрицательный кивок.

Он начинает перечислять её знакомых (включая доктора Вэйла и Лероя, который, по её мнению, вряд ли хоть раз в жизни ел салат), и каждый раз она качает головой. Его улыбка меркнет с каждой неверной догадкой (и впервые у неё мелькает мысль, что его счастье такое же вымученное, как и её собственное), пока он не поднимает руки и не пожимает плечами.

— Я сдаюсь. Кто же это?

— Мистер Голд.

Она говорит так, будто это должно быть очевидно. И, возможно, это и должно быть очевидно, если они с Голдом были так близки (раньше), как все говорят. И уж отец, конечно, должен был догадаться, вот только его загорелое лицо вдруг бледнеет, и щеки словно опадают, черты обостряются и застывают, будто у вырезанной из камня статуи, а пальцы крепко сжимают столовый прибор.

— Голд? – он произносит это имя с дрожью в голосе (как предупреждающий звонок (Белль), как раздающийся в ее сознании звук клаксона).

— Да? – она вроде бы задает вопрос, но на самом деле это утверждение.

На самом деле она хочет сказать, что да, обед ей приготовил мистер Голд. И да, она обедала вместе с ним. И да, он был к ней исключительно добр, и да, это хорошо (потому что раньше она была напугана, а теперь нет). И её отцу стоило бы порадоваться за неё, потому что теперь она может, не дрожа, пройти по улице, и может пройти мимо его магазина, не переходя на другую сторону. У нее получается улыбаться и смеяться и, возможно, скоро она сможет переехать в квартиру над библиотекой. Сможет навсегда оставить в прошлом сдерживающие, безопасные стены больницы.

Но она отвечает вопросом, потому что глаза отца расширены от ужаса – и он смотрит на неё так, будто она только что растоптала его любимую клумбу, в которую были вложены долгие месяцы усердной работы. Будто он её не знает. (И ведь, действительно, не знает).

— Белль… — она не Белль. — Ты говоришь, что обедала с мистером Голдом?

— Да. Что-то не так?

Отец с лязгом опускает вилку (зубцы все еще обмотаны спагетти) на тарелку. Широкой мозолистой рукой потирает челюсть, задевая щетину.

– Да. Все не так.

— Почему?

— Потому.

Его шея и лицо краснеют от гнева. Он проводит ладонью по шее (так, будто ему больно, будто само имя мистера Голда оставляет синяк на его коже), и ей кажется, что она видит на его лице боль и страх, а в его глазах блестят почти—слезы.

(Но свет лампы слишком тускл). Он сжимает челюсть так сильно, что начинают подрагивать желваки.

— Потому что он монстр.

Она прикусывает губу. Она разрезает вилкой еще один кусочек спагетти пополам.

Отец отрывисто продолжает:

— Он… он мерзавец. Он жесток. Он губит все, к чему прикасается, и тебя он тоже погубит.

Нет, ну не после же всего, что было за эти последние месяцы. Нет, ведь когда она думает о мистере Голде (рукава дорогой рубашки закатаны, и он, отрываясь на время от своих дел, нарезает цыпленка и сыр крохотными симметричными квадратиками, и все для нее), внутри разливается тепло, а не ледяной холод. Нет, ведь он уже доказал ей, кто он такой, и все в городе говорят, что он никогда не причинит ей зла.

— Он — чудовище, Белль.

Может, воспоминаний у нее и нет, но зато есть библиотека (и да, она осознает всю иронию этой ситуации).

[Otty80]

Глава 6 ( окончание)

Все еще не отрывая взгляда от тарелки, она отыскивает силу воли, чтобы произнести:

— Я так не думаю, отец.

— Что?

Она плотно сжимает губы. Ей хочется убежать, а не сражаться. Ей хочется укрыться в молчании и пустоте, но в этом городе и так слишком много лжи. И она должна сражаться, чтобы узнать правду. (Потому что если не она, то кто?)

Она откашливается и, дрожа перед отцовским необоснованным (а может, и наоборот) смятением, она встречает его взгляд.

— Он не чудовище.

— Ты не знаешь, что он сделал, — говорит отец.

Она ничего не знает. (И ей хочется, чтобы он хоть на мгновение позволил ей жить своей жизнью, не напоминая о всем том, что она потеряла.)

— Но теперь я его знаю. И, может быть, он изменился.

— За те два месяца, что вы знакомы?

Отец не вкладывал в свой вопрос иронии, она уверена. Но его слова ударили ее, сбили с ног, и вот она на ощупь пытается подняться. Его слова сорвали независимость, за которую она девять долгих недель сражалась до крови. (А отец так ничего и не заметил.)

— Я много лет знаком с ним, Белль. Плевать, что он носит тебе салаты. Такому человеку просто нельзя подыскивать оправданий.

— Он сожалеет, — говорит она. Он сожалеет, и он добр, и он говорит ей правду. (Чудовища так не поступают. Чудовища не раскрывают своих имен, особенно, если имя – «Румпельштильцхен». Чудовища не смотрят на гамбургеры и надколотые чашки глазами, полными слез.)

— Сожалеет, что потерял тебя? Ну, еще бы. Он заполучил тебя в одной из своих сделок. Ты для него лишь марионетка. Ты… — он вскидывает руку и с грохотом опускает ее на стол. — Ты его садовое украшение.

Иголочки слез покалывают глаза. Зрение становится расплывчатым, и соус на тарелке слишком напоминает кровь.

— Он не любит тебя, Белль. Он околдовал тебя.

Околдовал.

Конечно же, отец имеет в виду не волшебство (вспышки огненных шаров, вливающиеся в вены ручейки страха). Он имеет в виду власть, или влияние, или шантаж (или даже, вероятно, шоры любви). Его словам есть разумное объяснение, разумное, но все же они парализуют ее.

Она роняет руки на колени и сжимает кулаками салфетку и платье до боли в костяшках.

— Он держал тебя в плену.

Паника прокатывается по ней волнами, обдавая кожу (хоть волосы и не собраны в высокую прическу) холодным воздухом, ленточка на запястье — это браслет оков, а желтое платье становится больничным халатом, который она носила целую вечность. Тошнота стискивает желудок, как только что комкали платье руки, и дело не в спагетти, все дело в отце и мистере Голде. (И его имя уже не приносит ей облегчения, потому что из-за его имени этот обед прошел далеко не «отлично».)

Она чувствует, как ее сознание припоминает того человека (с оскаленными зубами и черными глазами) вместо мистера Голда (с тихой покорностью и мягким, нетяжелым взглядом карих глаз).

— Он едва не убил меня.

Мир загустевает, подобно соусу для спагетти. Часы на кухне тикают преувеличенно медленно. Между вдохом и выдохом, между ударами сердца — сотни миль.

— Едва не убил тебя? — ее голос дрожит, вновь после стольких дней устойчивости — дрожит. Она чувствует себя так, словно ее отхлестали, избили и загнали в угол. — Нет… нет, он не мог. Может, это был несчастный случай? Недоразумение?

Он едва не убил пирата, да, но тот ранил ее, и жестоко улыбался, и потешался над болью Голда. Она могла понять его в тот момент. Но пытаться убить ее отца — грузного, неповоротливого, несгибаемого и пекущегося лишь о ее благе…

— Он наставил на меня пистолет, Белль. Он связал меня и отвез в лес. Он избил меня.

Мир лихорадочно кружится, выгибает спину и грозит сбросить ее наземь. Она балансирует на самом краю реальности, и она видит, как мистер Голд стискивает горло пирата, она видит огненные шары и жестокость, и, может, отец все же прав, и в мистере Голде и впрямь кроется чудовище. (Но он также добр, и ей не удается примирить эти два видения, соединить Кобб-салат и дуло пистолета).

— Это правда. Спроси доктора Вэйла. Я все еще сплю в шейном бандаже.

Лишь одно слово пробивается на поверхность.

— Почему?

— Потому что он таков.

— Почему ты рассказываешь мне это? — она взглядывает на него. Ему не подходит ни его одежда (половина костюма), ни это место. Он потирает пальцы, в них въелась грязь (и она знает, что пятна уже не вывести, хоть тысячу раз мой руки), и она знает, что он хочет взять ее за руку. Но она не тянется к нему, потому что, если он коснется ее руки, он, может быть, уже не выпустит ее.

Но голубые глаза отца широко раскрыты, честны, и в его глазах боль (хотя в карих глазах ее намного больше). И, когда он наконец отвечает, она знает, что он говорит правду:

— Потому что он отнял тебя у меня. Дважды. И больше я никогда этого не допущу.

Десерт они пропускают, и отец отвозит ее в больницу.

Он высаживает ее на парковке, и она прощается с ним, не отрывая взгляда от тротуара.

В ее сумке пейджер, и «Джейн Эйр», и семь долларов, и желтая ленточка (потому что на запястье эта ленточка сводит ее с ума), и доктор Вэйл встречает ее в холле. Он спрашивает, все ли в порядке, и он называет ее «Джейн» (он произносит ее собственное, настоящее имя, потому что он всегда его помнит, а ее отец всегда забывает), и он приводит ее в палату.

Когда она задает ему вопрос, он рассказывает ей правду (дуло пистолета, похищение, два сломанных ребра, повреждения позвоночника и разбитое в кровь лицо) и, когда она начинает плакать, он протягивает ей носовой платок.

Она переодевается в джинсы и свитер.

В десять вечера она оказывается на крыльце Лероя, и со стаканом рома они вместе до утра смотрят поздние телешоу. Они не разговаривают, но его молчание и вечная хмурость действуют на нее успокаивающе. Он переключает каналы, и она в конце концов засыпает на его кушетке, и она знает, что все с ней будет хорошо.

С ней все будет «отлично».

(Когда—нибудь).