Отрывки из статьи Тогоевой О.И. Красавица и Чудовище (Из практической мифологии) // Власть и образ. Очерки потестарной имагологии. / Отв. ред. М.А. Бойцов и Ф.Б. Успенский. М., 2010. С. 233-255.
(отдельной онлайн-ссылки на статью нет, саму статью можно найти в пдф-формате в сборнике "Власть и образ")
читать дальше***
Мотив героя и его помощницы хорошо известен фольклористам. Своими корнями он уходит даже не в волшебную сказку, но в миф, который и по сюжетам, и по композиции, и по сходным мотивам может со сказкой совпадать7. Это в особенности характерно для т. н. героического мифа, в котором речь идет о формировании, становлении героя8. Все мы прекрасно помним историю Тесея и Ариадны с ее волшебной нитью, помогающую герою выбраться из лабиринта. Или историю Ясона и Медеи, дающей ему советы о том, как победить ужасных воинов, выросших из зубов
_______________
7. Пропп В. Я. Русская сказка. М., 2000. С. 34. Ср.: «При генетическом изучении сказки надо учитывать, что сюжет может быть древнее жанра. Сюжет может уходить своими корнями в миф. Отдельные мотивы, эпизоды, фабула могут отражать какие-то очень древние представления, которые были раньше, чем создалась сказка». — Там же. С. 272.
8. О героических мифах см.: Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1995. С. 257 и след.; Он же. От мифа к литературе. М., 2001. С. 29–30.
дракона. Будучи частью мифов, эти эпизоды, по выражению В. Я. Проппа, представляют собой «классическую волшебную сказку»9. Именно в сказке — с ее интересом к личной судьбе героя, осуществляющего свои собственные желания10, с ее вниманием к испытанию, как основной синтагматической категории повествования11 — наиболее четко прослеживается мотив героя и его помощницы. Мы легко узнаем его в сказках с самыми разными сюжетами.
Это могут быть Иван-царевич, попавший в царство Морского царя (или водяного), и пришедшая ему на помощь дочь последнего Василиса Премудрая, за одну ночь строящая вместо героя хрустальный мост, сажающая зеленый сад, возводящая церковь «из чистого воску» и совершающая еще массу полезных дел, прежде чем стать законной супругой Ивана12. Это могут быть и уже заключившие брак Иван и расколдованная им Царевна-лягушка, ткуая рубашку, пекущая хлеб и танцующая на пиру для батюшки-царя13. Тот же мотив присутствует и в сказке типа «Красавицы и Чудовища» или в родственном ей «Аленьком цветочке», когда юная девица сама «добывает» себе супруга, оказывающегося ко всему прочему прекрасным принцем14.
Несмотря на разные сюжеты приведенных сказок15, интересующий нас мотив остается в них неизменным. Существует главный герой (обязательно мужчина, пусть даже и временно заколдованный), которому помогает женщина, обычно имеющая волшебное происхождение и/или умения и чаще всего в конце истории превращающаяся в законную супругу героя16.
_______________
9. Пропп В. Я. Указ. соч. С. 34: «Медея — царевна-помощница, как во многих сказках». 10 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. С. 265; Он же. От мифа к литературе. С. 49. 11 Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю. , Новик Е. С. , Сегал Д. М. Проблемы структурного описания волшебной сказки // Структура волшебной сказки. М., 2001. С. 11–121, здесь С. 12. 12 См., например: Морской царь и Василиса Премудрая // Три царства. Народные русские сказки. Из собрания А. Н. Афанасьева. М., 1997. С. 100–106; Жуковский В. А. Сказка о царе Берендее, о сыне его Иване Царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и о премудрости Марьи Царевны, Кощеевой дочери // Жуковский В. А. Стихотворения. Л., 1956. С. 729–740. 13 Царевна-лягушка // Русские народные сказки. М., 1972. С. 39–48.
В сказке «Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что» повторяется та же ситуация. Марья-царевна, жена главного героя Андрея, помогает ему исполнить все поручения царя: проведать на том свете старого царя, добыть в тридесятом царстве кота Баюна и, наконец, принести «то — не знаю что» (Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что // Там же. С. 118–142). 14 Об этом типе сказок подробнее см.: Пропп В. Я. Указ. соч. С. 247–252. 15 О классификации этих сказок по сюжетам см.: Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю. , Новик Е. С. , Сегал Д. М. Указ. соч. С. 29–33. 16
Нас не должно смущать то обстоятельство, что в сказках типа «Царевна-лягушка» герой уже изначально женат, поскольку действие может начинаться как с потери,
К более детальному рассмотрению основных параметров данного мотива я вернусь чуть позже. Сейчас же замечу, что с возникновением иных повествовательных жанров сказочный мотив героя и его помощницы никуда не исчезает, напротив, часто именно он является определяющим для того или иного произведения.
Так, во французском героическом эпосе XII–XIII вв. весьма популярен мотив главного героя-рыцаря и его помощницы, прекрасной сарацинки, часто оказывающейся принцессой. Таковы, к примеру, Бертран и Нубия из «Взятия Кордовы и Севильи»; Гильом Оранжский и Орабль из «Взятия Оранжа»; сын короля Хлодвига Флоовант и Могали, дочь сарацинского правителя Гальена, из «Флоованта»; Фульк де Канди и сарацинская принцесса Анфелида из «Фулька де Канди»17. Во всех этих жестах франкские герои либо попадают в плен, либо терпят поражение в решающей битве, но им на помощь приходят прекрасные девушки и выручают из беды. Затем они влюбляются в своих рыцарей, переходят под их влиянием в христианство и в конце концов становятся их женами. Что же касается жен-помощниц, то в эпосе встречаются и они, как, например, супруга прославленного полководца Бертрана Дюгеклена, знакомая с астрологией и иными гадательными практиками, не раз дающая ценные советы своему мужу перед предстоящими ему сражениями18.
_____________
Мотив героя и его помощницы можно обнаружить и в рыцарском романе, хотя поведение главных действующих лиц здесь более вариативно, чем в сказке, и сами они не столь «однофункциональны»19.
Тем не менее, история так и с приобретения сказочных ценностей (в терминологии В. Я. Проппа). «Сказка эта … начинается не с потери, а с приобретения чудесной жены, но это первоначальное приобретение совершенно отодвинуто последующей потерей, и, кроме того, оно воспринимается как приобретение помощника, поскольку чудесная красавица в дальнейшем сама выступает в роли помощника при прохождении героем основных испытаний» (Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю. , Новик Е. С. , Сегал Д. М. Указ. соч.С. 17). Иными словами, начавшись с заключения брака, сказка подобного типа лишь в конце повествования приводит героя и его заново обретенную супругу к счастливому совместному проживанию. 17 Михайлов А. Д. Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики. М., 1995. С. 270–272, 342–344. 18 CuvelierJ. La vie de Bertrand Du Guesclin / Ed. par E.Charrière. P., 1839. T. 1–2.
Образ жены-помощницы, выручающей мужа в трудной ситуации, знаком и эпосу других народов. Примером может служить Сатáна, супруга главного героя нартов Урызмага (Дюмезиль Ш. Осетинский эпос и мифология. М., 1977. С. 20, 51, 55, 244–246). 19 Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976. С. 158–159. Е. М. Мелетинский, тем не менее, замечает: «Французский роман ориентирован прежде всего на сказку волшебную и героическую …
В средневековом романе можно обнаружить целый ряд архетипических мифологем, таких как: приобретение волшебного предмета в ином мире, похищение Ясона и Медеи, воспроизведенная в «Романе о Трое» Бенуа де Сент-Мора, история Эрека и Эниды и дноименного романа Кретьена де Труа или отношения Ивейна и Люнеты из его же «Рыцаря со львом» вполне заслуживают нашего внимания. Так, Ивейн после убийства Эскладоса Рыжего оказывается в ловушке в дворце последнего. Ежеминутно ожидая нападения, он встречает Люнету, вдову своего врага. Люнета помогает Ивейну избежать опасности: она дает ему волшебное кольцо, делающее его невидимым и позволяющее одержать победу над соратниками Эскладоса, жаждущими мести.
Между Ивейном и Люнетой вспыхивает любовь, и она обещает своему избраннику впредь всегда приходить к нему на помощь. Их отношения, по мнению А. Д. Михайлова, и составляют основную сюжетную завязку романа20.
Перечень литературных примеров подобного типа можно было бы продолжить, однако меня в значительно большей степени интересуют несколько иные тексты, а именно описания реальных событий, имевших место как в далеком, так и в совсем недавнем прошлом — тексты, в которых точно так же присутствует мотив героя и его помощницы.
***
Оговорюсь сразу, что речь идет именно о текстах, о свидетельствах современников, об их попытках понять происходящее. Т. о., мы имеем дело, если угодно, не с самой действительностью, которая подстраивается под некую заданную форму, но лишь с повествованием, с осмыслением этой действительности.
Насколько можно судить, мотив героя и его помощницы получает особое звучание в средневековой Европе применительно к правителю и его супруге.
Идея королевы как соправительницы (consors regni) своего супруга и, следовательно, его главной помощницы в делах управления, заимствованная из Византии21, достаточно рано проникает на Запад22. Уже в IX в. папа Николай I именует консортами императрицу Евдоксию23 и Энгельбергу, супругу
_____________________________
ние женщин и священный брак с богиней земли…». — Мелетинский Е. М. От мифа к литературе. С. 84–85. 20 Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман. С. 108. 21 О титуле «консорт» применительно к византийским императрицам см., например: Bensammar E. La titulaire de l’imperatrice et sa signification // Byzantion. 1976.T. 46. P. 243–291; Smythe D. C. Behind the Mask: Empresses and Empire in Middle Byzantium // Queens and Queenship in Medieval Europe / Ed. by A. J. Duggan.
Людовика II24. То же понятие используется применительно к королеве и в самом раннем коронационном чине, датируемом 890–900 гг.: «…и как Ты позволил царице Эсфири приблизиться… к брачному ложу царя Артаксеркса и к управлению его царством, точно так же позволь милосердно своей служанке Н., присутствующей здесь, … стать достойной супругой нашего величественного короля и участвовать [в управлении] его королевством»25.
Ссылка на историю библейской Эсфири в данном контексте особенно показательна. Эсфирь воспринимается в Cредние века как образец королевской супруги.
Именно на нее предлагает равняться Юдифи, второй жене Людовика Благочестивого, Рабан Мавр в посвященном ей “Expositio in librum Esther” (834–836 гг.)26: «Равным образом всегда имей Эсфирь, царицу, подобную тебе, перед глазами своего сердца, как пример для подражания в каждом твоем благочестивом и святом деянии»27. Рассуждая о союзе Эсфирии Артаксеркса, Рабан Мавр использует термин “consortium”, замечая, что первая супруга царя, иудейка Астинь, «была отстранена от совместного управления»28. Сравнение с Эсфирью остается одним из важнейших и в последующие века. С ней сравнивают Маргариту, королеву Шотландии (1070–1093), а вслед за ней — ее дочь Матильду, супругу (1100–1118) английского короля Генриха I29. В начале XIV в. титула «вторая Эсфирь» удостаивается Жанна Наваррская, жена Филиппа Красивого30.
Однако, как отмечает Женевьева Бюрер-Тьерри, библейская Эсфирь воспринимается в Cредние века не только как образец соправитель-
________________
24 “Propter amorem ac peces Lodovici imperatoris augusti atque Ingelberge dilecte conjugis regnique consortis per presentis nostri privilegii auctoritatem”. — Kehr P. apsturkunden in Venedig // Nachrichten der Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen. Philologisch-historische Klasse. 1896. Bd. 2–3. S. 215. № 1 (цит. по: Chélini J. Op. cit. P. 218). 25 “…ut sicut Hester reginam…ad regis Assueris thalamum regnique eius consortium transire fecisti, ita hanc famulam tuam N….ad dignam sublimenque regis nostri copulam regnique sui participium misericorditer transire concedas…”. — Ordines coronationis imperialis. Die Ordines für die Weihe und Krönung des Kaisers und der Kaiserin / Hrsg.
von R.Elze. Hannover, 1960. S. 6. 26 Это сочинение Рабан Мавр впоследствии вторично посвящает Эрменгарде, жене Лотаря I, противника Людовика Благочестивого. 27 “Esther quoque similiter reginam regina, in omni pietatis et sanctitatis actione imitabilem, vobis ante oculos cordis semper ponite”. — Hrabanus Maurus. Expositio in librum Esther // PL. T. CIX. Col. 541. 28 “Repulsa igitur Judaea (Vasti) a consortio regni”. — Ibid. Col. 657. 29 Huneycutt L. L. Intercession and the High-Medieval Queen: The Esther Topos // The Power of the Weak / Ed. by J. Carpenter and S.-B. MacLean. Chicago, 1995. P. 126–146. 30 Strayer J. R. The reign of Philip the Fair. Princeton, 1980. P. 17–18.
ницы. В ней еще со времен Св.Иеронима видят персонификацию церкви31, что сближает ее с фигурой Богородицы32, образцом чистоты, добропорядочности и нравственности. Вместе с тем Дева Мария видится многим средневековым мыслителям и как правительница — “Maria Regina”, “imperatrix et regina”, “regina coeli et terrae”33. Впрочем, подчеркивает Джанет Нельсон, Богоматерь никогда не выступает в роли «независимого правителя»: она всегда только помощник, посредник и, прежде всего, наставница будущего
царя34. Именно в роли консорта Богоматерь становится еще одним образцом для подражания в Cредние века. С ней сравнивают многих королев, начиная с уже известной нам Юдифи35 и кончая Анной Бретонской, супругой Людовика XII36. Будучи консортом, королева несет равную со своим супругом ответственность за состояние дел в стране, она имеет право заменять его во время отлучек
или болезни, ей также может быть доверено воспитание наследника престола, а потому она — как Богоматерь — должна быть абсолютно чиста
____________________
31 «Эсфирь, аналогия Церкви, освободила [свой] народ от опасности, убив Амана,которого следует воспринимать как аналогию беззакония». — Saint Jerôme. Epistola LIII Ad Paulinum presbyterum / Ed. par J.Labourd. P., 1953. T. 3. P. 21. 32 Bührer-Thierry G. La reine adultère // Cahiers de civilisation médiévale. 1992. №35. P. 299–312, здесь Р. 300–301. 33 Barré H. La royauté de Marie au XIIe
siècle en Occident // Maria et Ecclesia. Rome, 1959. P. 93–119; Stroll M. Maria Regina: Papal Symbol // Queens and Queenship in
Medieval Europe. P. 173–188. 34 Nelson J. L. Women at the Court of Charlemagne: A Case of Monstrous Regiment? // Nelson J. L. The Frankish World, 750–900. L., 1996. P. 223–242, здесь Р. 230–231. 35 De Jong M. Sacrum palatium et ecclesia. L’autorité religieuse royale sous les
Carolingiens (790–840) // AHSS. 2003. № 6. P. 1243–1269. 36 McCartney E. Ceremonies and Privileges of Office: Queenship in Late Medieval
France // Power of the Weak. P. 178–219. О влиянии образа Богоматери как соправителя Христа, например, в Англии см.: Parsons J. C. The Queen’s Intercession in 13th –century England // Ibid. P. 147–177.
и непогрешима. Нарушение королевой этих правил ставит под удар («скандализирует») не только ее семью, но и весь королевский двор и — шире —всю страну37.
«Классическим» примером такого «скандала» является история Изабеллы Баварской. Объявленная в 1401 г. соправительницей своего безумного супруга Карла VI, Изабелла замещает его в моменты обострения болезни и осуществляет контроль над политическими группировками при дворе, она также является официальным опекуном наследника престола38.
Вплоть до 1405 г. политическая власть, сосредоточенная в ее руках, постоянно увеличивается, и современники вполне благосклонно оценивают предпринимаемые ею шаги39. Но как только во Франции начинают циркулировать слухи о любовной связи Изабеллы с братом короля, Людовиком Орлеанским, образ консорта разрушается: «скандализировав» себя и свое правление, королева отныне воспринимается как антитеза Богоматери40.
На этом противопоставлении играют советники будущего Карла VII, когда перед ними весной 1429 г. предстает никому доселе не известная лотарингская девушка, утверждающая, что послана на помощь дофину и его терпящим бедствие войскам. Уподобление Жанны д’Арк Деве Марии можно назвать общим местом в произведениях как французских, так и иностранных авторов XV–XVI вв.41 Несмотря на то, что Жанна вовсе не является ни супругой, ни любовницей Карла, ее заслуги перед домом Валуа, ее роль в освобождении французских земель и в сплочении нации столь велики, что ее современники готовы именовать ее соправительницей короля42. И, ко-
________________________
37 De Jong M. Op. cit.; Bührer-Thierry G. Op. cit. 38 Guenée B. Un meurtre, une société. L’assasinat du duc d’Orléans 23 novembre
1407. P., 1992. P. 161–168; Poulet A. Capetian Women and the Regency: The Genesis of a Vocation // Medieval Queenship / Ed. by J. C. Parsons. N. Y. , 1993. P. 93–116, здесь Р. 114–115. 39 Так, например, Кристина Пизанская, обращаясь к Изабелле, называет ее
«посредницей в заключении мира (moyenneresse de traictié de paix)» (Pisan Ch. de. Une épître à Isabeau de Bavière // Essai sur les écrits politiques de Christine de Pisan, suivi d’une notice littéraire et de pièces inédites / Ed. par R.Thomassy. P., 1838. P. 133– 140. Об идеале королевы-консорта у Кристины Пизанской см.: Pratt K. The Image of the Queen in Old French Literature // Queens and Queenship in Medieval Europe. P. 235–259. 40 Подробнее см. в настоящем издании: Тогоева О. И. Карл VII и Жанна д’Арк: Утрата девственности как утрата власти. Не менее известным примером противопоставления согрешившей королевы и Богоматери является история Теутберги, якобы
совершившей адюльтер и на этом основании покинутой Лотарем II: Airlie S. Private Bodies and the Body Politic in the Divorce Case of Lothar II // Past and Present. 1998. T. 161. P. 3–38, особенно Р. 20–23. 41 Подробнее: Тогоева О. И. Указ. соч. 42 Там же.
нечно же, они называют ее помощницей и советчицей Карла, без которой он не в состоянии ничего предпринять. Так, Панкрацио Джустиниани замечает, что Бог решил помочь французам посредством Жанны, «и если бы так не произошло…, дофин должен был бы бежать, бросив все, т. к. у него нечего было есть и не на что жить»43. Теперь же он «не предпринимает ничего без совета с этой девушкой, которая сказала ему, что прогонит всех англичан из Франции»44.
Жанна д’Арк воспринимается современниками и потомками как идальный тип помощницы45.
***
Впрочем, справедливости ради, следует сказать и о тех различиях, которые существуют в бытовании нашего мотива в сказке и в иных повествовательных жанрах. Прежде всего это касается развязки истории.
В волшебной сказке «действие большей частью начинается с беды (недостачи) и обязательно кончается избавлением от беды и приобретением некоторых ценностей»75. Ценности эти находятся в прямой зависимости от общей направленности сказки, от ее интереса к личной судьбе героя76.
Сказочное действие стремится к установлению его личного благополучия, а потому высшей сказочной ценностью здесь оказывается свадьба (и получение «полцарства в придачу»). Взять в жены при этом герой может кого угодно, но очень часто этой счастливицей оказывается именно его помощница77.
Подобную концовку мы наблюдаем не только в сказках. Ею «грешат» и эпос, и средневековый роман, и новелла Нового времени. Однако в «истории» так происходит далеко не всегда. И это порождает определенные проблемы.
Прежде всего нарушается т. н. принцип сказочного баланса78, поскольку то или иное повествование о реальных событиях, выстроенное вокруг мотива героя и его помощницы, по законам жанра должно приводить своих главных действующих лиц к обретению совершенно определенных ценностей. Если же этого не происходит, возникает ситуация неопределенности, недосказанности: повествование перестает вызывать доверие у слушателей или читателей. И, как следствие, сразу же обрастает слухами — всевозможными домыслами, «дописывающими» историю до «нужного» конца и таким образом легитимирующую ее79.
Легитимация эта в каждую эпоху происходит по-своему. Так, коекто из современников и ближайших потомков Жанны д’Арк не может поверить в невинность ее отношений с Карлом VII. Например, Шекспир: «Помилуй, бог! Беременна святая! / Вот чудо величайшее твое! / Иль к этому вела святая жизнь? / Она с дофином славно забавлялась, / Предвидел я, на что она сошлется»80. Другие авторы не желают мириться с ее смертью, оживляют ее, выдают замуж и делают счастливой матерью81. Этим же занимается и кое-кто из историков82. Политкорректные авторы XX и XXI вв. уже не строят предположений о возможной близости героя и его помощницы.
______________________
«жить долго и счастливо». — Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю. , Новик Е. С. ,Сегал Д. М. Указ. соч. С. 65. 78 Там же. С. 76.
79 «Сомнительность обычая может быть обнаружена и тем или иным образом преодолена лишь в испытании этого обычая речью: о чем-то таком можно лишь показать, казать его публике. Иначе обычай, способ бытования героев, невидим, не ощутим». — Рассказов Ю. Старая сказка на новый лад. О традиционном и возможном понятии сказки // Пропп В. Я. Русская сказка. С. 397–406, здесь С. 402. 80 Шекспир В. Генрих VI. Часть 1. Акт 5, сцена 4 (перевод Е.Бируковой). 81 Именно благодаря этой вере, как представляется, становится возможным появление лже-Жанн д’Арк. Подборку свидетельств о них см.: Quicherat J. Op.cit. T. 5. P. 321–338. 82 Амбелен Р. Драмы и секреты истории. М.,1993. С. 97–233. 83
Герои и их помощницы попадают в некий замкнутый круг: их отношения описываются в соответствии с заданным мотивом, что делает их объектом самых разнообразных слухов, которые им приходится опровергать без всякой надежды на успех именно потому, что их тандем продолжает (до поры до времени) свое существование, не приводя к подсознательно ожидаемой всеми развязке85.
Еще одним интересным отличием сказки от последующих повествовательных жанров является наличие или отсутствие в них ярко выраженного национального компонента. Как отмечает Е. М. Мелетинский, исторические воспоминания используются для мифологического концептирования только в качестве «сырого материала». Само же мифологическое мышление «принципиально неисторично»86. Соответственно, так же неисторична и сказка, в которой локальная мифология заменяется на «условно сказочную»87.
Однако, возникновение эпоса относится уже ко времени этнической консолидации88. Для него, таким образом, характерна определенная национальная специфика, что отчасти сохраняется и в средневековом романе.
Герой, а вернее, его помощница — поскольку именно ей выпадает честь устранить беду — всем своим видом демонстрируют свою
приверженность этой национальной идее. В случае с Жанной д’Арк таким знаком становятся королевские лилии90, которые «видят» на ней ее современники и потомки. Это лилии на ее гербе91, знамени92 и даже на попоне ее боевого коня.
________________________
89 О возникновении национального самосознания в средневековой Франции см.прежде всего: Beaune C. Naissance de la nation France. P., 1985. 90 Любопытно, что, согласно легенде, сами лилии появляются в гербе французских королей благодаря помощи женщины. Хлодвиг, будучи язычником и готовясь к поединку с Конфлантом, сомневается в том, что сумеет победить своего противника. Его жена Клотильда — христианка. Вместе со святым отшельником (в некоторых версиях — Св.Дионисием) она молится о своем муже. К ним является ангел с лазоревым щитом, покрытым золотыми лилиями. Он обещает Хлодвигу победу, если тот возьмет себе эту эмблему. Хлодвиг меняет полумесяц, украшающий его доспехи, на лилии, одерживает верх над Конфлантом и становится могущественным правителем. (Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и Англии. М., 1998. С. 338). 91 “Fecit eciam depingi arma sua, in quibus posuit duo lilia aurea in campo azureo et, in medio liliorum, ensem argenteum cum capulo et cruce deauratis habentem cuspidem erectum in sursum, in cuius summitate est corona aurea”. — Procès de condamnation de Jeanne d’Arc / Ed. par P.Tisset. P., 1960. T. 1. P. 268. 92 “Respondit quod habebat vexillum cuius campus erat seminatis liliis; et erat ibi mundus figuratus et duo angeli a lateribus eratque coloris albi, de tela alba vel boucassino; erantque scripta ibi nomina Jhesus Maria, sicut ei videtur; et erat fimbriatum de serico”. — Ibid. P. 78. 93
***
Как отмечает Бронислав Малиновский, «функция мифа состоит в том, чтобы упрочить традицию, придать ей значимость и власть, возводя ее истоки к высоким, достойным почитания, наделенным сверхъестественной силой началам»97. Именно поэтому миф существует вечно — он неотъемлемая часть культуры, он оправдывает и легитимирует любое новое явление в жизни общества.
В мифологическом сознании для каждого события находится образец, в соответствии с которым это событие воспринимается и осмысливается. Таким образом, мифологическое мышление прецедентно по своему характеру: «… чисто мифические прасобытия затем многократно воспроизводятся в обрядах и мыслятся образчиками, в свете которых толкуются, к которым “подгоняются” действительные эмпирические события, происходящие или могущие произойти в будущем»98. Эти последние всего лишь укладываются в «прокрустово ложе готовой мифологической структуры, оказываясь несовершенным воспроизведением, повторением своего абсолютного прообраза»99. Сказанное выше в равной степени касается как мифологических представлений, так и мифологического повествования, без которого собственно не существует мифа, целиком входящего в сферу высказывания100.
Мифологическое повествование интересно именно с точки зрения создания прецедента — образца для восприятия всего нового и незнакомого. Прецедент в данном случае представляет собой некую объяснительную схему — готовую «форму», в которую помещается любое «содержание», любая вновь рассказанная история, которая всякий раз подстраивается под эту форму — вернее, апеллирует к ней как к безусловному авторитету101.
___________________
97 Малиновский Б. Миф в примитивной психологии // Малиновский Б. Магия, наука, религия. М., 1998. С. 92–144, здесь С. 143. 98 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. С. 177 (курсив мой — О. Т. ). 99 Там же.100 Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985. С. 185. См. также:Фонтенроуз Д. Обрядовая теория мифа // Обрядовая теория мифа / Сост. и перевод А. Ю. Рахманина. СПб., 2003. С. 10–131, здесь С. 115–116, 120. 101 «Деталь, послужившая нам исходным пунктом, принадлежит содержанию, с которым в ходе нашего расследования произошло превращение: оно стало некоей формой». — Леви-Строс К. Мифологики. М., 2000. Т.1
Cоответственно то, что является, возможно, случайностью для самого первого текста, «становится кодом для последующих»102.
Сообщение, передаваемое таким образом, по образному выражению Ю. М. Лотмана, напоминает «платок с узелком, завязанным на память»103, где текст выполняет всего лишь мнемотическую функцию. У текста и его читателя в этой ситуации складываются весьма специфичные, творческие отношения — отношения сотрудничества, ибо получатель «платка с узелком» может домыслить рассказанную ему историю, встроив ее в уже известную ему форму104.
Однако сама форма рассказа при этом не изменяет своих очертаний.
Хотя мифологическое повествование и призвано ответить на любой вопрос, снять любую проблему105, оно все же по-своему организует мир читателя, заставляет его мыслить совершенно определенными категориями.
____________________
С. 97; «Верное понимание мифа заключено не в каком-нибудь наделенном особыми преимуществами содержании. Оно состоит в логических отношениях, которые свободны от содержания или, точнее, неизменяемые свойства которых исчерпывают операционную ценность мифа, поскольку сопоставимые отношения могут быть установлены между определенными элементами большого числа отличающихся друг от друга содержаний». — Там же. С. 228. 102 Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Лотман Ю. М. Об искусстве. СПб., 1988. С. 31. 103 Лотман Ю. М. Каноническое искусство как информационный парадокс //Лотман Ю. М. Об искусстве. С. 438. 104 «В традиционных сказаниях мы находим повторяющиеся типы и мотивы — данный феномен одновременно означает, что новая история создается на основе предшествующей модели, а творчество рассказчика вводит дополнения и порождает новые типы». — Фонтенроуз Д. Обрядовая теория мифа. С.122. 105 «Мифологический подход не оставляет места для колебаний, противоречий, сомнений, для методологического хаоса. Миф объясняет мир так, чтобы универсальная гармония не была поколеблена». — Мелетинский Е. М. От мифа к литературе. С. 31.
Поэтому, как представляется, мифологическое сознание особенно ярко проявляется в критических ситуациях, когда потребность в оправдании, в легитимации действий участников событий особенно возрастает106.
Мифологическое повествование направлено здесь даже не на самих героев, но на отношение к ним, на выработку общественного мнения
о том или ином спорном явлении, на придание действиям героев законного в глазах окружающих характера. Именно в этом заключается прагматическая функция мифа107. И именно поэтому привилегированным полем мифологии во все времена остается политическая идеология — область, к которой в той или иной степени относятся все рассмотренные выше примеры.
***
Интересующий нас мотив, будучи мифологическим по происхождению, всегда остается и будет оставаться неизменным. Нельзя, к примеру, поменять местами главных действующих лиц и вести разговор о мотиве героини и ее помощника. В «мужском» обществе средневековья, как и в не менее «мужском» современном мире такой мотив плохо приживается и уж во всяком случае обладает совершенно иной семантической ценностью, нежели мотив героя и его помощницы108. Для нас же куда больший интерес представляет ситуация, когда
______________________
106 «….мифы возмещают недостаток надежности в мире неожиданных изменений и разочарований». — Клакхон К. Мифы и обряды: общая теория // Обрядовая теория мифа. С. 157–176, здесь С. 174. 107 «Функция мифа заключается не в объяснении происхождения вещей, а в утверждении существующего порядка, не в удовлетворении человеческой любознательности, а в упрочении веры, не в развертывании занимательной фабулы, а в увековечивании тех деяний, которые свободно и часто совершаются сегодня и столь же достойны веры, как свершения предков». — Малиновский Б. Магия, наука, религия // Малиновский Б. Магия, наука, религия. С. 19–91, здесь С.84. 108 Похожую ситуацию описывает Клод Леви-Строс применительно к двум цветам — красному и зеленому — и их смысловому наполнению. Значение этих цветов закреплено для нас хотя бы правилами уличного движения, где красный означает «опасность», а зеленый — «спокойствие». Можно поменять их местами, замечает Леви-Строс, и тогда красный становится цветом тепла, а зеленый — цветом холода и страха. Однако они все равно не могут занять место друг друга в полном объеме, поскольку у них разное значение, разная семантическая ценность. Содержание комбинации красный/зеленый при перемене мест слагаемых изменяется, поскольку каждый из этих цветов обладает собственной ценностью, они «представляют собой основу традиционной символики, кото-
рой нельзя абсолютно свободно манипулировать.
помощница полностью вытесняет героя из повествования и сама превращается в героя109.
Подобное превращение — в рамках интересующего нас мотива — мы наблюдаем и в сказке, и в историческом повествовании. Пока Василиса Премудрая, выпрыгнув из своей лягушачьей шкуры, печет хлеб, шьет рубашку и танцует на пиру перед изумленными гостями, ее муженек не делает ровным счетом ничего — разве что любуется лебедями, выплывающими из рукавов его суженой. Рауль де Конш полностью исчезает из повествования Ордерика Виталия в то время, как его прекрасная жена, надев доспехи и возглавив его войско, скачет навстречу битве110. Мы не знаем, чем занимается Карл VII, пока воюет Жанна д’Арк: во всяком случае современники, пристально следящие за ее победами, «забывают» нам об этом сообщить111.
Интересно было понаблюдать за этими «помощницами», ставшими вдруг «героями», и посмотреть, какие именно мифологемы, оправдывающие их появление на преимущественно мужской политической сцене116, задействовали их многочисленные помощники. Собственно, их легко было предугадать. Но в основе этой истории лежал уже совсем иной мотив…
(отдельной онлайн-ссылки на статью нет, саму статью можно найти в пдф-формате в сборнике "Власть и образ")
читать дальше***
Мотив героя и его помощницы хорошо известен фольклористам. Своими корнями он уходит даже не в волшебную сказку, но в миф, который и по сюжетам, и по композиции, и по сходным мотивам может со сказкой совпадать7. Это в особенности характерно для т. н. героического мифа, в котором речь идет о формировании, становлении героя8. Все мы прекрасно помним историю Тесея и Ариадны с ее волшебной нитью, помогающую герою выбраться из лабиринта. Или историю Ясона и Медеи, дающей ему советы о том, как победить ужасных воинов, выросших из зубов
_______________
7. Пропп В. Я. Русская сказка. М., 2000. С. 34. Ср.: «При генетическом изучении сказки надо учитывать, что сюжет может быть древнее жанра. Сюжет может уходить своими корнями в миф. Отдельные мотивы, эпизоды, фабула могут отражать какие-то очень древние представления, которые были раньше, чем создалась сказка». — Там же. С. 272.
8. О героических мифах см.: Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1995. С. 257 и след.; Он же. От мифа к литературе. М., 2001. С. 29–30.
дракона. Будучи частью мифов, эти эпизоды, по выражению В. Я. Проппа, представляют собой «классическую волшебную сказку»9. Именно в сказке — с ее интересом к личной судьбе героя, осуществляющего свои собственные желания10, с ее вниманием к испытанию, как основной синтагматической категории повествования11 — наиболее четко прослеживается мотив героя и его помощницы. Мы легко узнаем его в сказках с самыми разными сюжетами.
Это могут быть Иван-царевич, попавший в царство Морского царя (или водяного), и пришедшая ему на помощь дочь последнего Василиса Премудрая, за одну ночь строящая вместо героя хрустальный мост, сажающая зеленый сад, возводящая церковь «из чистого воску» и совершающая еще массу полезных дел, прежде чем стать законной супругой Ивана12. Это могут быть и уже заключившие брак Иван и расколдованная им Царевна-лягушка, ткуая рубашку, пекущая хлеб и танцующая на пиру для батюшки-царя13. Тот же мотив присутствует и в сказке типа «Красавицы и Чудовища» или в родственном ей «Аленьком цветочке», когда юная девица сама «добывает» себе супруга, оказывающегося ко всему прочему прекрасным принцем14.
Несмотря на разные сюжеты приведенных сказок15, интересующий нас мотив остается в них неизменным. Существует главный герой (обязательно мужчина, пусть даже и временно заколдованный), которому помогает женщина, обычно имеющая волшебное происхождение и/или умения и чаще всего в конце истории превращающаяся в законную супругу героя16.
_______________
9. Пропп В. Я. Указ. соч. С. 34: «Медея — царевна-помощница, как во многих сказках». 10 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. С. 265; Он же. От мифа к литературе. С. 49. 11 Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю. , Новик Е. С. , Сегал Д. М. Проблемы структурного описания волшебной сказки // Структура волшебной сказки. М., 2001. С. 11–121, здесь С. 12. 12 См., например: Морской царь и Василиса Премудрая // Три царства. Народные русские сказки. Из собрания А. Н. Афанасьева. М., 1997. С. 100–106; Жуковский В. А. Сказка о царе Берендее, о сыне его Иване Царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и о премудрости Марьи Царевны, Кощеевой дочери // Жуковский В. А. Стихотворения. Л., 1956. С. 729–740. 13 Царевна-лягушка // Русские народные сказки. М., 1972. С. 39–48.
В сказке «Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что» повторяется та же ситуация. Марья-царевна, жена главного героя Андрея, помогает ему исполнить все поручения царя: проведать на том свете старого царя, добыть в тридесятом царстве кота Баюна и, наконец, принести «то — не знаю что» (Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что // Там же. С. 118–142). 14 Об этом типе сказок подробнее см.: Пропп В. Я. Указ. соч. С. 247–252. 15 О классификации этих сказок по сюжетам см.: Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю. , Новик Е. С. , Сегал Д. М. Указ. соч. С. 29–33. 16
Нас не должно смущать то обстоятельство, что в сказках типа «Царевна-лягушка» герой уже изначально женат, поскольку действие может начинаться как с потери,
К более детальному рассмотрению основных параметров данного мотива я вернусь чуть позже. Сейчас же замечу, что с возникновением иных повествовательных жанров сказочный мотив героя и его помощницы никуда не исчезает, напротив, часто именно он является определяющим для того или иного произведения.
Так, во французском героическом эпосе XII–XIII вв. весьма популярен мотив главного героя-рыцаря и его помощницы, прекрасной сарацинки, часто оказывающейся принцессой. Таковы, к примеру, Бертран и Нубия из «Взятия Кордовы и Севильи»; Гильом Оранжский и Орабль из «Взятия Оранжа»; сын короля Хлодвига Флоовант и Могали, дочь сарацинского правителя Гальена, из «Флоованта»; Фульк де Канди и сарацинская принцесса Анфелида из «Фулька де Канди»17. Во всех этих жестах франкские герои либо попадают в плен, либо терпят поражение в решающей битве, но им на помощь приходят прекрасные девушки и выручают из беды. Затем они влюбляются в своих рыцарей, переходят под их влиянием в христианство и в конце концов становятся их женами. Что же касается жен-помощниц, то в эпосе встречаются и они, как, например, супруга прославленного полководца Бертрана Дюгеклена, знакомая с астрологией и иными гадательными практиками, не раз дающая ценные советы своему мужу перед предстоящими ему сражениями18.
_____________
Мотив героя и его помощницы можно обнаружить и в рыцарском романе, хотя поведение главных действующих лиц здесь более вариативно, чем в сказке, и сами они не столь «однофункциональны»19.
Тем не менее, история так и с приобретения сказочных ценностей (в терминологии В. Я. Проппа). «Сказка эта … начинается не с потери, а с приобретения чудесной жены, но это первоначальное приобретение совершенно отодвинуто последующей потерей, и, кроме того, оно воспринимается как приобретение помощника, поскольку чудесная красавица в дальнейшем сама выступает в роли помощника при прохождении героем основных испытаний» (Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю. , Новик Е. С. , Сегал Д. М. Указ. соч.С. 17). Иными словами, начавшись с заключения брака, сказка подобного типа лишь в конце повествования приводит героя и его заново обретенную супругу к счастливому совместному проживанию. 17 Михайлов А. Д. Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики. М., 1995. С. 270–272, 342–344. 18 CuvelierJ. La vie de Bertrand Du Guesclin / Ed. par E.Charrière. P., 1839. T. 1–2.
Образ жены-помощницы, выручающей мужа в трудной ситуации, знаком и эпосу других народов. Примером может служить Сатáна, супруга главного героя нартов Урызмага (Дюмезиль Ш. Осетинский эпос и мифология. М., 1977. С. 20, 51, 55, 244–246). 19 Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976. С. 158–159. Е. М. Мелетинский, тем не менее, замечает: «Французский роман ориентирован прежде всего на сказку волшебную и героическую …
В средневековом романе можно обнаружить целый ряд архетипических мифологем, таких как: приобретение волшебного предмета в ином мире, похищение Ясона и Медеи, воспроизведенная в «Романе о Трое» Бенуа де Сент-Мора, история Эрека и Эниды и дноименного романа Кретьена де Труа или отношения Ивейна и Люнеты из его же «Рыцаря со львом» вполне заслуживают нашего внимания. Так, Ивейн после убийства Эскладоса Рыжего оказывается в ловушке в дворце последнего. Ежеминутно ожидая нападения, он встречает Люнету, вдову своего врага. Люнета помогает Ивейну избежать опасности: она дает ему волшебное кольцо, делающее его невидимым и позволяющее одержать победу над соратниками Эскладоса, жаждущими мести.
Между Ивейном и Люнетой вспыхивает любовь, и она обещает своему избраннику впредь всегда приходить к нему на помощь. Их отношения, по мнению А. Д. Михайлова, и составляют основную сюжетную завязку романа20.
Перечень литературных примеров подобного типа можно было бы продолжить, однако меня в значительно большей степени интересуют несколько иные тексты, а именно описания реальных событий, имевших место как в далеком, так и в совсем недавнем прошлом — тексты, в которых точно так же присутствует мотив героя и его помощницы.
***
Оговорюсь сразу, что речь идет именно о текстах, о свидетельствах современников, об их попытках понять происходящее. Т. о., мы имеем дело, если угодно, не с самой действительностью, которая подстраивается под некую заданную форму, но лишь с повествованием, с осмыслением этой действительности.
Насколько можно судить, мотив героя и его помощницы получает особое звучание в средневековой Европе применительно к правителю и его супруге.
Идея королевы как соправительницы (consors regni) своего супруга и, следовательно, его главной помощницы в делах управления, заимствованная из Византии21, достаточно рано проникает на Запад22. Уже в IX в. папа Николай I именует консортами императрицу Евдоксию23 и Энгельбергу, супругу
_____________________________
ние женщин и священный брак с богиней земли…». — Мелетинский Е. М. От мифа к литературе. С. 84–85. 20 Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман. С. 108. 21 О титуле «консорт» применительно к византийским императрицам см., например: Bensammar E. La titulaire de l’imperatrice et sa signification // Byzantion. 1976.T. 46. P. 243–291; Smythe D. C. Behind the Mask: Empresses and Empire in Middle Byzantium // Queens and Queenship in Medieval Europe / Ed. by A. J. Duggan.
Людовика II24. То же понятие используется применительно к королеве и в самом раннем коронационном чине, датируемом 890–900 гг.: «…и как Ты позволил царице Эсфири приблизиться… к брачному ложу царя Артаксеркса и к управлению его царством, точно так же позволь милосердно своей служанке Н., присутствующей здесь, … стать достойной супругой нашего величественного короля и участвовать [в управлении] его королевством»25.
Ссылка на историю библейской Эсфири в данном контексте особенно показательна. Эсфирь воспринимается в Cредние века как образец королевской супруги.
Именно на нее предлагает равняться Юдифи, второй жене Людовика Благочестивого, Рабан Мавр в посвященном ей “Expositio in librum Esther” (834–836 гг.)26: «Равным образом всегда имей Эсфирь, царицу, подобную тебе, перед глазами своего сердца, как пример для подражания в каждом твоем благочестивом и святом деянии»27. Рассуждая о союзе Эсфирии Артаксеркса, Рабан Мавр использует термин “consortium”, замечая, что первая супруга царя, иудейка Астинь, «была отстранена от совместного управления»28. Сравнение с Эсфирью остается одним из важнейших и в последующие века. С ней сравнивают Маргариту, королеву Шотландии (1070–1093), а вслед за ней — ее дочь Матильду, супругу (1100–1118) английского короля Генриха I29. В начале XIV в. титула «вторая Эсфирь» удостаивается Жанна Наваррская, жена Филиппа Красивого30.
Однако, как отмечает Женевьева Бюрер-Тьерри, библейская Эсфирь воспринимается в Cредние века не только как образец соправитель-
________________
24 “Propter amorem ac peces Lodovici imperatoris augusti atque Ingelberge dilecte conjugis regnique consortis per presentis nostri privilegii auctoritatem”. — Kehr P. apsturkunden in Venedig // Nachrichten der Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen. Philologisch-historische Klasse. 1896. Bd. 2–3. S. 215. № 1 (цит. по: Chélini J. Op. cit. P. 218). 25 “…ut sicut Hester reginam…ad regis Assueris thalamum regnique eius consortium transire fecisti, ita hanc famulam tuam N….ad dignam sublimenque regis nostri copulam regnique sui participium misericorditer transire concedas…”. — Ordines coronationis imperialis. Die Ordines für die Weihe und Krönung des Kaisers und der Kaiserin / Hrsg.
von R.Elze. Hannover, 1960. S. 6. 26 Это сочинение Рабан Мавр впоследствии вторично посвящает Эрменгарде, жене Лотаря I, противника Людовика Благочестивого. 27 “Esther quoque similiter reginam regina, in omni pietatis et sanctitatis actione imitabilem, vobis ante oculos cordis semper ponite”. — Hrabanus Maurus. Expositio in librum Esther // PL. T. CIX. Col. 541. 28 “Repulsa igitur Judaea (Vasti) a consortio regni”. — Ibid. Col. 657. 29 Huneycutt L. L. Intercession and the High-Medieval Queen: The Esther Topos // The Power of the Weak / Ed. by J. Carpenter and S.-B. MacLean. Chicago, 1995. P. 126–146. 30 Strayer J. R. The reign of Philip the Fair. Princeton, 1980. P. 17–18.
ницы. В ней еще со времен Св.Иеронима видят персонификацию церкви31, что сближает ее с фигурой Богородицы32, образцом чистоты, добропорядочности и нравственности. Вместе с тем Дева Мария видится многим средневековым мыслителям и как правительница — “Maria Regina”, “imperatrix et regina”, “regina coeli et terrae”33. Впрочем, подчеркивает Джанет Нельсон, Богоматерь никогда не выступает в роли «независимого правителя»: она всегда только помощник, посредник и, прежде всего, наставница будущего
царя34. Именно в роли консорта Богоматерь становится еще одним образцом для подражания в Cредние века. С ней сравнивают многих королев, начиная с уже известной нам Юдифи35 и кончая Анной Бретонской, супругой Людовика XII36. Будучи консортом, королева несет равную со своим супругом ответственность за состояние дел в стране, она имеет право заменять его во время отлучек
или болезни, ей также может быть доверено воспитание наследника престола, а потому она — как Богоматерь — должна быть абсолютно чиста
____________________
31 «Эсфирь, аналогия Церкви, освободила [свой] народ от опасности, убив Амана,которого следует воспринимать как аналогию беззакония». — Saint Jerôme. Epistola LIII Ad Paulinum presbyterum / Ed. par J.Labourd. P., 1953. T. 3. P. 21. 32 Bührer-Thierry G. La reine adultère // Cahiers de civilisation médiévale. 1992. №35. P. 299–312, здесь Р. 300–301. 33 Barré H. La royauté de Marie au XIIe
siècle en Occident // Maria et Ecclesia. Rome, 1959. P. 93–119; Stroll M. Maria Regina: Papal Symbol // Queens and Queenship in
Medieval Europe. P. 173–188. 34 Nelson J. L. Women at the Court of Charlemagne: A Case of Monstrous Regiment? // Nelson J. L. The Frankish World, 750–900. L., 1996. P. 223–242, здесь Р. 230–231. 35 De Jong M. Sacrum palatium et ecclesia. L’autorité religieuse royale sous les
Carolingiens (790–840) // AHSS. 2003. № 6. P. 1243–1269. 36 McCartney E. Ceremonies and Privileges of Office: Queenship in Late Medieval
France // Power of the Weak. P. 178–219. О влиянии образа Богоматери как соправителя Христа, например, в Англии см.: Parsons J. C. The Queen’s Intercession in 13th –century England // Ibid. P. 147–177.
и непогрешима. Нарушение королевой этих правил ставит под удар («скандализирует») не только ее семью, но и весь королевский двор и — шире —всю страну37.
«Классическим» примером такого «скандала» является история Изабеллы Баварской. Объявленная в 1401 г. соправительницей своего безумного супруга Карла VI, Изабелла замещает его в моменты обострения болезни и осуществляет контроль над политическими группировками при дворе, она также является официальным опекуном наследника престола38.
Вплоть до 1405 г. политическая власть, сосредоточенная в ее руках, постоянно увеличивается, и современники вполне благосклонно оценивают предпринимаемые ею шаги39. Но как только во Франции начинают циркулировать слухи о любовной связи Изабеллы с братом короля, Людовиком Орлеанским, образ консорта разрушается: «скандализировав» себя и свое правление, королева отныне воспринимается как антитеза Богоматери40.
На этом противопоставлении играют советники будущего Карла VII, когда перед ними весной 1429 г. предстает никому доселе не известная лотарингская девушка, утверждающая, что послана на помощь дофину и его терпящим бедствие войскам. Уподобление Жанны д’Арк Деве Марии можно назвать общим местом в произведениях как французских, так и иностранных авторов XV–XVI вв.41 Несмотря на то, что Жанна вовсе не является ни супругой, ни любовницей Карла, ее заслуги перед домом Валуа, ее роль в освобождении французских земель и в сплочении нации столь велики, что ее современники готовы именовать ее соправительницей короля42. И, ко-
________________________
37 De Jong M. Op. cit.; Bührer-Thierry G. Op. cit. 38 Guenée B. Un meurtre, une société. L’assasinat du duc d’Orléans 23 novembre
1407. P., 1992. P. 161–168; Poulet A. Capetian Women and the Regency: The Genesis of a Vocation // Medieval Queenship / Ed. by J. C. Parsons. N. Y. , 1993. P. 93–116, здесь Р. 114–115. 39 Так, например, Кристина Пизанская, обращаясь к Изабелле, называет ее
«посредницей в заключении мира (moyenneresse de traictié de paix)» (Pisan Ch. de. Une épître à Isabeau de Bavière // Essai sur les écrits politiques de Christine de Pisan, suivi d’une notice littéraire et de pièces inédites / Ed. par R.Thomassy. P., 1838. P. 133– 140. Об идеале королевы-консорта у Кристины Пизанской см.: Pratt K. The Image of the Queen in Old French Literature // Queens and Queenship in Medieval Europe. P. 235–259. 40 Подробнее см. в настоящем издании: Тогоева О. И. Карл VII и Жанна д’Арк: Утрата девственности как утрата власти. Не менее известным примером противопоставления согрешившей королевы и Богоматери является история Теутберги, якобы
совершившей адюльтер и на этом основании покинутой Лотарем II: Airlie S. Private Bodies and the Body Politic in the Divorce Case of Lothar II // Past and Present. 1998. T. 161. P. 3–38, особенно Р. 20–23. 41 Подробнее: Тогоева О. И. Указ. соч. 42 Там же.
нечно же, они называют ее помощницей и советчицей Карла, без которой он не в состоянии ничего предпринять. Так, Панкрацио Джустиниани замечает, что Бог решил помочь французам посредством Жанны, «и если бы так не произошло…, дофин должен был бы бежать, бросив все, т. к. у него нечего было есть и не на что жить»43. Теперь же он «не предпринимает ничего без совета с этой девушкой, которая сказала ему, что прогонит всех англичан из Франции»44.
Жанна д’Арк воспринимается современниками и потомками как идальный тип помощницы45.
***
Впрочем, справедливости ради, следует сказать и о тех различиях, которые существуют в бытовании нашего мотива в сказке и в иных повествовательных жанрах. Прежде всего это касается развязки истории.
В волшебной сказке «действие большей частью начинается с беды (недостачи) и обязательно кончается избавлением от беды и приобретением некоторых ценностей»75. Ценности эти находятся в прямой зависимости от общей направленности сказки, от ее интереса к личной судьбе героя76.
Сказочное действие стремится к установлению его личного благополучия, а потому высшей сказочной ценностью здесь оказывается свадьба (и получение «полцарства в придачу»). Взять в жены при этом герой может кого угодно, но очень часто этой счастливицей оказывается именно его помощница77.
Подобную концовку мы наблюдаем не только в сказках. Ею «грешат» и эпос, и средневековый роман, и новелла Нового времени. Однако в «истории» так происходит далеко не всегда. И это порождает определенные проблемы.
Прежде всего нарушается т. н. принцип сказочного баланса78, поскольку то или иное повествование о реальных событиях, выстроенное вокруг мотива героя и его помощницы, по законам жанра должно приводить своих главных действующих лиц к обретению совершенно определенных ценностей. Если же этого не происходит, возникает ситуация неопределенности, недосказанности: повествование перестает вызывать доверие у слушателей или читателей. И, как следствие, сразу же обрастает слухами — всевозможными домыслами, «дописывающими» историю до «нужного» конца и таким образом легитимирующую ее79.
Легитимация эта в каждую эпоху происходит по-своему. Так, коекто из современников и ближайших потомков Жанны д’Арк не может поверить в невинность ее отношений с Карлом VII. Например, Шекспир: «Помилуй, бог! Беременна святая! / Вот чудо величайшее твое! / Иль к этому вела святая жизнь? / Она с дофином славно забавлялась, / Предвидел я, на что она сошлется»80. Другие авторы не желают мириться с ее смертью, оживляют ее, выдают замуж и делают счастливой матерью81. Этим же занимается и кое-кто из историков82. Политкорректные авторы XX и XXI вв. уже не строят предположений о возможной близости героя и его помощницы.
______________________
«жить долго и счастливо». — Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю. , Новик Е. С. ,Сегал Д. М. Указ. соч. С. 65. 78 Там же. С. 76.
79 «Сомнительность обычая может быть обнаружена и тем или иным образом преодолена лишь в испытании этого обычая речью: о чем-то таком можно лишь показать, казать его публике. Иначе обычай, способ бытования героев, невидим, не ощутим». — Рассказов Ю. Старая сказка на новый лад. О традиционном и возможном понятии сказки // Пропп В. Я. Русская сказка. С. 397–406, здесь С. 402. 80 Шекспир В. Генрих VI. Часть 1. Акт 5, сцена 4 (перевод Е.Бируковой). 81 Именно благодаря этой вере, как представляется, становится возможным появление лже-Жанн д’Арк. Подборку свидетельств о них см.: Quicherat J. Op.cit. T. 5. P. 321–338. 82 Амбелен Р. Драмы и секреты истории. М.,1993. С. 97–233. 83
Герои и их помощницы попадают в некий замкнутый круг: их отношения описываются в соответствии с заданным мотивом, что делает их объектом самых разнообразных слухов, которые им приходится опровергать без всякой надежды на успех именно потому, что их тандем продолжает (до поры до времени) свое существование, не приводя к подсознательно ожидаемой всеми развязке85.
Еще одним интересным отличием сказки от последующих повествовательных жанров является наличие или отсутствие в них ярко выраженного национального компонента. Как отмечает Е. М. Мелетинский, исторические воспоминания используются для мифологического концептирования только в качестве «сырого материала». Само же мифологическое мышление «принципиально неисторично»86. Соответственно, так же неисторична и сказка, в которой локальная мифология заменяется на «условно сказочную»87.
Однако, возникновение эпоса относится уже ко времени этнической консолидации88. Для него, таким образом, характерна определенная национальная специфика, что отчасти сохраняется и в средневековом романе.
Герой, а вернее, его помощница — поскольку именно ей выпадает честь устранить беду — всем своим видом демонстрируют свою
приверженность этой национальной идее. В случае с Жанной д’Арк таким знаком становятся королевские лилии90, которые «видят» на ней ее современники и потомки. Это лилии на ее гербе91, знамени92 и даже на попоне ее боевого коня.
________________________
89 О возникновении национального самосознания в средневековой Франции см.прежде всего: Beaune C. Naissance de la nation France. P., 1985. 90 Любопытно, что, согласно легенде, сами лилии появляются в гербе французских королей благодаря помощи женщины. Хлодвиг, будучи язычником и готовясь к поединку с Конфлантом, сомневается в том, что сумеет победить своего противника. Его жена Клотильда — христианка. Вместе со святым отшельником (в некоторых версиях — Св.Дионисием) она молится о своем муже. К ним является ангел с лазоревым щитом, покрытым золотыми лилиями. Он обещает Хлодвигу победу, если тот возьмет себе эту эмблему. Хлодвиг меняет полумесяц, украшающий его доспехи, на лилии, одерживает верх над Конфлантом и становится могущественным правителем. (Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и Англии. М., 1998. С. 338). 91 “Fecit eciam depingi arma sua, in quibus posuit duo lilia aurea in campo azureo et, in medio liliorum, ensem argenteum cum capulo et cruce deauratis habentem cuspidem erectum in sursum, in cuius summitate est corona aurea”. — Procès de condamnation de Jeanne d’Arc / Ed. par P.Tisset. P., 1960. T. 1. P. 268. 92 “Respondit quod habebat vexillum cuius campus erat seminatis liliis; et erat ibi mundus figuratus et duo angeli a lateribus eratque coloris albi, de tela alba vel boucassino; erantque scripta ibi nomina Jhesus Maria, sicut ei videtur; et erat fimbriatum de serico”. — Ibid. P. 78. 93
***
Как отмечает Бронислав Малиновский, «функция мифа состоит в том, чтобы упрочить традицию, придать ей значимость и власть, возводя ее истоки к высоким, достойным почитания, наделенным сверхъестественной силой началам»97. Именно поэтому миф существует вечно — он неотъемлемая часть культуры, он оправдывает и легитимирует любое новое явление в жизни общества.
В мифологическом сознании для каждого события находится образец, в соответствии с которым это событие воспринимается и осмысливается. Таким образом, мифологическое мышление прецедентно по своему характеру: «… чисто мифические прасобытия затем многократно воспроизводятся в обрядах и мыслятся образчиками, в свете которых толкуются, к которым “подгоняются” действительные эмпирические события, происходящие или могущие произойти в будущем»98. Эти последние всего лишь укладываются в «прокрустово ложе готовой мифологической структуры, оказываясь несовершенным воспроизведением, повторением своего абсолютного прообраза»99. Сказанное выше в равной степени касается как мифологических представлений, так и мифологического повествования, без которого собственно не существует мифа, целиком входящего в сферу высказывания100.
Мифологическое повествование интересно именно с точки зрения создания прецедента — образца для восприятия всего нового и незнакомого. Прецедент в данном случае представляет собой некую объяснительную схему — готовую «форму», в которую помещается любое «содержание», любая вновь рассказанная история, которая всякий раз подстраивается под эту форму — вернее, апеллирует к ней как к безусловному авторитету101.
___________________
97 Малиновский Б. Миф в примитивной психологии // Малиновский Б. Магия, наука, религия. М., 1998. С. 92–144, здесь С. 143. 98 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. С. 177 (курсив мой — О. Т. ). 99 Там же.100 Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985. С. 185. См. также:Фонтенроуз Д. Обрядовая теория мифа // Обрядовая теория мифа / Сост. и перевод А. Ю. Рахманина. СПб., 2003. С. 10–131, здесь С. 115–116, 120. 101 «Деталь, послужившая нам исходным пунктом, принадлежит содержанию, с которым в ходе нашего расследования произошло превращение: оно стало некоей формой». — Леви-Строс К. Мифологики. М., 2000. Т.1
Cоответственно то, что является, возможно, случайностью для самого первого текста, «становится кодом для последующих»102.
Сообщение, передаваемое таким образом, по образному выражению Ю. М. Лотмана, напоминает «платок с узелком, завязанным на память»103, где текст выполняет всего лишь мнемотическую функцию. У текста и его читателя в этой ситуации складываются весьма специфичные, творческие отношения — отношения сотрудничества, ибо получатель «платка с узелком» может домыслить рассказанную ему историю, встроив ее в уже известную ему форму104.
Однако сама форма рассказа при этом не изменяет своих очертаний.
Хотя мифологическое повествование и призвано ответить на любой вопрос, снять любую проблему105, оно все же по-своему организует мир читателя, заставляет его мыслить совершенно определенными категориями.
____________________
С. 97; «Верное понимание мифа заключено не в каком-нибудь наделенном особыми преимуществами содержании. Оно состоит в логических отношениях, которые свободны от содержания или, точнее, неизменяемые свойства которых исчерпывают операционную ценность мифа, поскольку сопоставимые отношения могут быть установлены между определенными элементами большого числа отличающихся друг от друга содержаний». — Там же. С. 228. 102 Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Лотман Ю. М. Об искусстве. СПб., 1988. С. 31. 103 Лотман Ю. М. Каноническое искусство как информационный парадокс //Лотман Ю. М. Об искусстве. С. 438. 104 «В традиционных сказаниях мы находим повторяющиеся типы и мотивы — данный феномен одновременно означает, что новая история создается на основе предшествующей модели, а творчество рассказчика вводит дополнения и порождает новые типы». — Фонтенроуз Д. Обрядовая теория мифа. С.122. 105 «Мифологический подход не оставляет места для колебаний, противоречий, сомнений, для методологического хаоса. Миф объясняет мир так, чтобы универсальная гармония не была поколеблена». — Мелетинский Е. М. От мифа к литературе. С. 31.
Поэтому, как представляется, мифологическое сознание особенно ярко проявляется в критических ситуациях, когда потребность в оправдании, в легитимации действий участников событий особенно возрастает106.
Мифологическое повествование направлено здесь даже не на самих героев, но на отношение к ним, на выработку общественного мнения
о том или ином спорном явлении, на придание действиям героев законного в глазах окружающих характера. Именно в этом заключается прагматическая функция мифа107. И именно поэтому привилегированным полем мифологии во все времена остается политическая идеология — область, к которой в той или иной степени относятся все рассмотренные выше примеры.
***
Интересующий нас мотив, будучи мифологическим по происхождению, всегда остается и будет оставаться неизменным. Нельзя, к примеру, поменять местами главных действующих лиц и вести разговор о мотиве героини и ее помощника. В «мужском» обществе средневековья, как и в не менее «мужском» современном мире такой мотив плохо приживается и уж во всяком случае обладает совершенно иной семантической ценностью, нежели мотив героя и его помощницы108. Для нас же куда больший интерес представляет ситуация, когда
______________________
106 «….мифы возмещают недостаток надежности в мире неожиданных изменений и разочарований». — Клакхон К. Мифы и обряды: общая теория // Обрядовая теория мифа. С. 157–176, здесь С. 174. 107 «Функция мифа заключается не в объяснении происхождения вещей, а в утверждении существующего порядка, не в удовлетворении человеческой любознательности, а в упрочении веры, не в развертывании занимательной фабулы, а в увековечивании тех деяний, которые свободно и часто совершаются сегодня и столь же достойны веры, как свершения предков». — Малиновский Б. Магия, наука, религия // Малиновский Б. Магия, наука, религия. С. 19–91, здесь С.84. 108 Похожую ситуацию описывает Клод Леви-Строс применительно к двум цветам — красному и зеленому — и их смысловому наполнению. Значение этих цветов закреплено для нас хотя бы правилами уличного движения, где красный означает «опасность», а зеленый — «спокойствие». Можно поменять их местами, замечает Леви-Строс, и тогда красный становится цветом тепла, а зеленый — цветом холода и страха. Однако они все равно не могут занять место друг друга в полном объеме, поскольку у них разное значение, разная семантическая ценность. Содержание комбинации красный/зеленый при перемене мест слагаемых изменяется, поскольку каждый из этих цветов обладает собственной ценностью, они «представляют собой основу традиционной символики, кото-
рой нельзя абсолютно свободно манипулировать.
помощница полностью вытесняет героя из повествования и сама превращается в героя109.
Подобное превращение — в рамках интересующего нас мотива — мы наблюдаем и в сказке, и в историческом повествовании. Пока Василиса Премудрая, выпрыгнув из своей лягушачьей шкуры, печет хлеб, шьет рубашку и танцует на пиру перед изумленными гостями, ее муженек не делает ровным счетом ничего — разве что любуется лебедями, выплывающими из рукавов его суженой. Рауль де Конш полностью исчезает из повествования Ордерика Виталия в то время, как его прекрасная жена, надев доспехи и возглавив его войско, скачет навстречу битве110. Мы не знаем, чем занимается Карл VII, пока воюет Жанна д’Арк: во всяком случае современники, пристально следящие за ее победами, «забывают» нам об этом сообщить111.
Интересно было понаблюдать за этими «помощницами», ставшими вдруг «героями», и посмотреть, какие именно мифологемы, оправдывающие их появление на преимущественно мужской политической сцене116, задействовали их многочисленные помощники. Собственно, их легко было предугадать. Но в основе этой истории лежал уже совсем иной мотив…