Автор: AntiKryptonite
Переводчик: Askramandora
Персонажи: Румпельштильцхен/Белль, Прекрасный Принц
Рейтинг: PG-13
Категория: гет
Жанр: ангст, драма, психология, AU
Размер: миди, более 4500 слов
Статус: закончен
Описание: Румпельштильцхен возвращается из Нетландии калекой, лишенным магии, и убежден в том, что, отпустив Белль, совершит именно тот самоотверженный поступок, какой должен сделать.
Публикация на других ресурсах: запрещена
Примечание автора: разрешение на перевод получено
Оригинал тут - archiveofourown.org/works/882442
1
Нечестно, это нечестно, думает Румпельштильцхен, пока Прекрасный Принц подходит к нему и осторожно, с видимой заботливостью, перебрасывает руку Румпельштильцхена через свое плечо, помогая тому подняться с койки, на которой он когда-то дважды истекал кровью. Он заплатил огромную цену за спасение своего внука – их общего внука – от Пэна, и даже большую за то, чтобы вернуться из Нетландии в городок, скрытый от чужих мощнейшей магией на свете (не считая, разумеется, истинной любви). Они все заплатили свою цену – Крюк окончательно, когда второй раз предал всех (или это был третий раз? Румпельштильцхен уже потерял счет его предательствам). Белоснежку, казалось, отрезвили проводы рыдающих мальчиков в небеса, а Регина стала какой-то маленькой и уязвимой после того, как впервые увиделась с Генри на острове. Она отказывается говорить о том, что ей тогда предстало, и Румпельштильцхен, зная вполне достаточно о создателе Нетландии, не мог не признать это решение мудрым. Эмма выглядела потрясенной и раздавленной тем огромным количеством магии, которое она вынуждена была исторгнуть из себя, чтобы прорваться через миры. Что касается Прекрасного Принца… он фактически пожертвовал своей жизнью, но, на его удачу, когда он получил удар кинжалом, у Румпельштильцхена еще оставалась магия.
Его магия.
Румпельштильцхену чудится, что он все еще чувствует ее, призрачное могущество течет по его венам вместе с кровью. Кажется, что ему нужно лишь взмахнуть рукой, и он увидит, как в облачке дыма преображается реальность. Он рисует в своем воображении эту картину, пока Прекрасный Принц, поддерживая его, почти несет на своих сильных руках, как ребенка, и выводит на палубу, под лучи солнца и порывы ветра. Румпельштильцхен представляет себе волшебный дым, могущество, ставшие неотъемлемой частью его жизни… но это все, что он может сделать.
Игра воображения – и только.
Его магия исчезла, покинула своего обладателя, как по его вине обитатели Сказочного мира покинули когда-то свои родные земли. За всякое волшебство надо платить, и он неоднократно познавал это на себе. Румпельштильцхен дважды потерял сына, раскрошил свою совесть в прах и развеял по ветру вместе с сердцем Милы. Остатки его идеалов погибли, когда Кора вырвала свое сердце из груди, а его собственное сердце украли вместе с надколотой чашкой. А затем и магия Пэна забрала то малое, что еще было от силы, здоровья, возможности поступать как человек, а не как слабовольное существо или чудовище. Или как трус.
Магия забрала все, и теперь Румпельштильцхен превратился в жалкую, сморщенную оболочку человеческого создания, тень, напоминание о том, кем когда-то был. Он был не в состоянии ходить самостоятельно, страдал одышкой, едва мог видеть при освещении большем, чем несколько свечей. Его руки тряслись, волосы полностью поседели, а кожа была исполосована шрамами – следами садистской мести Пэна.
Исходящая от Прекрасного Принца сила и жизненная энергия лишь усугубляют осознание своей явной немощи. И снова у Румпельштильцхена мелькает мысль, что так нечестно, а затем – что такова жизнь, и, возможно, это все-таки честно. В конце концов, не руки Прекрасного Принца обагрены кровью собственной жены, и, хотя он тоже отправил своего ребенка в другой мир, но сделал это из благородных и бескорыстных побуждений, надеясь на лучшее. Он представляет собой все то, чем Румпельштильцхен мог бы быть – но так и не стал.
Однако все эти сентиментальные мысли исчезают, бессильные защитить от смутного видения фигурки в синем пальто, наклонившейся вперед, стоящей на самом краю причала. Веки Румпельштильцхена вздрагивают, и он расслабляется лишь на мгновение, чтобы представить себе ее мысленный образ. В ее глазах так ясно сияют надежда, радость и облегчение. И любовь.
Любовь к чудовищу. К развалине. К тени.
Он помнит на ощупь ее темные кудри, помнит свою ладонь на ее щеке, мягкие губы, тепло прижавшегося к нему тела, ее безудержное стремление обнять…
У него всегда была прекрасная память, и отсутствие магии на нее не повлияло.
– Белль, – произносит Прекрасный Принц, понимая, как жалко сейчас выглядит Румпельштильцхен. – Она ждет тебя.
И Румпельштильцхену приходит в голову, что ничего более печального он еще никогда в жизни не слышал.
Прекрасный Принц ускоряет шаги, словно стремясь поскорее избавиться от своего бремени. Словно знает, что Румпельштильцхену ничего больше не нужно, кроме воссоединения с любимой женщиной, которую, как он раньше думал, никогда не увидит. По мере того, как оба спускаются с палубы по трапу, их шаги становятся гулкими и неуверенными. Румпельштильцхен уверен, что Регина, Эмма, Снежка и Генри тоже где-то здесь. Может быть, они уже на пристани, может быть, проверяют, прочно ли «Веселый Роджер» поставлен на якорь. Но он не видит их и слышит только собственное хриплое и громкое дыхание. Его пальцы до боли впиваются в плечо Прекрасного Принца, но тот даже не вздрагивает.
– Мы почти на месте, – подбадривает он своего спутника.
Но в этих словах нет нужды – Румпельштильцхен и так слышит легкие, стремительно приближающиеся шаги, которые неожиданно громко отдаются в его ушах, а затем он ощущает присутствие Белль. Он видит не ее, а лишь голубые, коричневые и телесные пятна цвета, но зато чувствует запах – книги, розы и что-то более банальное, то ли чернила, то ли пыль. Это словно дает понять, что Белль настоящая, и неважно, что она слишком хороша, чтобы быть настоящей. Свободной рукой он чувствует ее запястье в своей трясущейся ладони, а затем соленые и горячие слезы обжигают кожу у него на шее.
– Румпель, – всхлипывает она, и он не может не прильнуть к ней, и не имеет значения, как много раз он обещал себе – не будет, не будет обременять ее, привязывать к себе, ожидать слишком многого.
– Белль, – отвечает он, и этот рваный шепот – все, что осталось от его голоса, и если бы он мог, то в это мгновение разорвал бы Пэна на куски за все, что тот с ним сделал.
– Ты жив, – снова и снова лепечет она, и эти слова эхом отдаются в его голове. Ибо он оставил ее там, где, как он считал, она будет в безопасности, и доверил ей задачу справиться с Главным Офисом, и, возможно, он наполовину мертв, а Бея больше нет, и все, что у него осталось – это Белль. Все, что он любит, у него всегда, всегда забирают, вот почему он боится этого, боится на каждом шагу.
Прекрасный Принц дает им какое-то время, прежде чем прочистить горло и слегка сдвинуться с места. Ему так неловко, что это замечает даже Румпельштильцхен, несмотря на то, что тот почти ничего не видит.
– Я помогу дойти домой, – предлагает Прекрасный Принц.
– Нет, – поспешно возражает Румпельштильцхен. – Моя лавка. Я хочу туда.
В конце концов, лавка тоже все, что у него осталось. Магические артефакты, которые Румпельштильцхен собирал столетиями, теперь утратили свою силу для него, но все еще полезны, если понадобится заключить какую-нибудь сделку, и теперь являются единственным источником его власти. Там же, в лавке, стоит прялка, за которую он садится, когда хочет вытянуть шерстяную нить, а не золотую, и это то место, где Белль вернулась к нему. Ее заперли, похитили, прятали, ей постоянно угрожала опасность – и все это из-за него, Румпельштильцхена.
Если вернуться домой – туда, где они жили вместе, где он готовил для нее завтрак и баюкал во время ночных кошмаров в своих объятиях, и, наконец, позволил себе подумать о будущем вместе с Белль… тогда он снова захочет это будущее. Он будет цепляться за нее, напомнит ей ее обещание остаться навсегда, которое когда-то было отменено. Но в лавке он вспомнит, что с ней случилось из-за его любви, и сможет вести себя, как сильный, храбрый, самоотверженный человек – настолько благородно, насколько на это способно чудовище. Он сделает то, что должен сделать.
Белль не возражает против лавки, и тогда Прекрасный Принц, кивнув, ведет Румпельштильцхена к черному пятну – должно быть, припаркованному автомобилю. Белль молча цепляется за руку Румпельштильцхена – ту, которая когда-то сжимала костыль, а затем трость. Именно этой рукой он колдовал, к добру или ко злу применяя свою магию на людях. Белль обвивает руку Румпельштильцхена вокруг своих плеч, частично принимая на себя его вес. Он мечтает хотя бы иметь возможность идти, как все, а не волочить ноги по земле в слабом подобии ходьбы, но и в этом ему отказано. Точно так же, как под конец у него не остается даже гордости и достоинства. А еще он пытается внушить себе, что это к лучшему, и только поможет убедить Белль уйти от него, но не верит сам себе.
2Пока они едут в лавку, Румпельштильцхен не говорит ни слова, в то время как Прекрасный Принц рассказывает Белль о пребывании в Нетландии. Разумеется, он умалчивает о некоторых деталях, преподносит сокращенную версию случившегося, но Румпельштильцхен знает – Белль все равно поймет, что это лишь наполовину правдивый рассказ. А затем Принц спрашивает, что творилось в Сторибруке за время их отсутствия. Румпельштильцхен слушает историю об осадах и столкновениях с сотнями фанатиков, одетых в черное, о том, как магическое прикрытие защищало город от врага, о том, как Белль произносила воодушевляющие речи и посылала армии, возглавляемые гномами, в бой. Мыши, собаки и птицы превращались в женщин и мужчин, а принцы и принцессы брали в руки оружие по приказу Белль, и сейчас в голове у Румпельштильцхена бьется только одна мысль – что он ей больше не нужен (если когда-нибудь и был нужен).
Но теплая рука Белль покоится в его ладони, и она сидит совсем близко, прильнув к нему, а с другой стороны плотно закрытая дверца машины, так что Румпельштильцхену легко выдержать вес Белль. И, пока они едут вместе в этой машине, Белль все еще принадлежит ему, она в его власти, чтобы любить ее и беречь.
Он едва начал привыкать к жизни, в которой нет Белфайера, и кажется невыносимой мысль о том, что придется теперь привыкать к жизни без Белль. Однако он слушает ее и пытается подавить страх, понимая, в который уже по счету раз понимая, сколько же в душе у Белль храбрости и героизма, и какая она отчаянная. Лидер, принцесса, героиня, в сравнении с которой устыдились бы все герои ее историй – и эту девушку он столько времени держал, словно прикованной к себе, чудовищу, держал во тьме, не давая ей блистать, как должно. Настало время освободить ее, дать ей возможность расправить крылья навстречу новому, достойному будущему. Пусть сияет, как солнце, отныне не только для одинокого старого чудовища, оставшегося среди пыльных руин своего темного царства.
Румпельштильцхен старается прямо держаться на ногах, когда Белль и Прекрасный Принц помогают ему сначала выбраться из машины, а затем пройти во входную дверь лавки. Но, глядя, как легко и непринужденно Белль обращается с ключом, который он когда-то подарил Лейси, Румпельштильцхен уже знает, что проиграл. Его замешательство все растет, он задыхается от начинающего подспудно тлеть возмущения, в то время как его ведут внутрь, в подсобку, и, сколько ни вглядывайся прищуренными глазами, нигде не видно пыли или других следов запущенности, которая была здесь при нем.
Прекрасный Принц бережно опускает Румпельштильцхена на кушетку, как когда-то, но теперь Бея нет, а присутствие Белль здесь временно, скоро она уйдет. Румпельштильцхен неохотно выпускает ладошку Белль из своей и сцепляет пальцы перед собой, жалея об отсутствии трости, которую он мог бы повертеть в руках.
На какое-то время Белль и Прекрасный Принц перебрасываются словами между собой. Гордость Румпельштильцхена не позволяет ему вслушиваться в инструкции Принца относительно того, что делать с тонкими, как лезвия бритвы, шрамами, покрывающими все его тело. Оттуда магия вытекала вместе с кровью, пока Пэн хохотал и летал над Румпельштильцхеном, сопровождаемый самодовольной, широкой ухмылкой Крюка…
Запоздало и уныло он вспоминает о том, как жалко выглядит в своей потрепанной одежде, без пиджака и пальто, в дырявых штанах, с изорванными манжетами и отсутствием верхних пуговиц на рубашке, с бесполезно болтающимся на шее галстуком. Он больше не чувствует себя ни мистером Голдом, ни Румпельштильцхеном. Румпельштильцхен веками жил исключительно любовью к сыну и стремлением найти того, и отчаянно уповал на свою темную магию. А мистер Голд имел наружность респектабельного дельца, для которого интерес представляли лишь его имущество, торговые сделки и демонстрация своего могущества и власти. Человек же, который сейчас сидит на кушетке, отсчитывая минуты, которые ему остались до потери то, ради чего стоит жить – кто-то новый. Кто-то другой, но столь же слабый, беспомощный и уязвимый, как Румпельштильцхен или мистер Голд. Столь же недостойный и себялюбивый.
Звяканье колокольчика отрывает Румпельштильцхена от его мыслей, и, внимательно обведя комнату своими почти невидящими глазами, он понимает, что Прекрасный Принц ушел. А Белль занята тем, что ставит на стол, на слегка приподнятый пьедестал что-то белое, маленькое и тускло блестящее.
Надколотая чашка.
Румпельштильцхен надеется, что Белль оставит ему ту, когда будет уходить.
Для него больше нет извинений, и нет причин, чтобы откладывать объяснение. Разве что он отчаянно не хочет этого делать.
Но время пришло. Время отпустить Белль, стать благородным, самоотверженным, мужественным, и сейчас ему кажется, что ценность этих качеств сильно преувеличена. Тем не менее, он должен остаться один. И окончательно превратиться в ничто.
– Белль, – и она мгновенно оборачивается на звук его голоса. В первый раз он почти рад, что у него такое слабое зрение теперь – по крайней мере, он не увидит выражения ее лица при прощании. Страх, ужас, горе? Или, что столь же плохо – облегчение?
– От меня почти ничего не осталось. Провидица когда-то предсказала, что Генри станет моей погибелью, и это сбылось. У меня нет ни магии, ни сил, ни здоровья – я едва могу ходить и видеть, и даже ничего не могу поделать с тем, что у меня трясутся руки.
– Мне так жаль, – прерывает Белль, и Румпельштильцхену очень хотелось бы, чтобы это было не так. Ему и без этого тяжело.
– Белль, – снова повторяет он, потому что хочет, потому что так давно не обращался к ней по имени, потому что это такое облегчение, что не нужно произносить «Лейси». – Я старый, убогий человек, теперь уже и вовсе калека, у меня не остается никого, ради кого стоило бы жить, без Бея и без… послушай. Однажды я отпустил тебя, но ты вернулась. Однажды ты ушла, потому что я не был честен с тобой, но позволила мне снова войти в твою жизнь. А теперь…
Он отрабатывал эту речь и знает ее наизусть, но как же он желает счастливо забыть ее конец, к которому сам неуклонно ведет. Увы, у него забрали все, что только можно, но не воспоминания.
Наконец, он выдавливает из себя хриплым, надтреснутым шепотом:
– А теперь я снова отпускаю тебя.
Сказав это, он тут же закрывает глаза. Смутно или нет, Румпельштильцхен не хочет видеть, что сейчас сделает Белль – даст ли ему пощечину, иронически ли улыбнется, или дверь захлопнется за девушкой, с облегчением пользующейся первой же возможностью сбежать.
– Ты должна уйти. Я тебе больше не нужен, а я… я…
Но он не может. После всего, что случилось, он не может сказать, что она ему не нужна, что он больше не любит ее и не хочет видеть в своей жизни. Он не может солгать ей на прощание – после всего того, что между ними было.
Румпельштильцхену хотелось бы поцеловать ее, прежде чем произнести свою речь, но это было бы неумным решением. Он не повторит ранее сделанных ошибок. Однажды он поцеловал ее и после этого в течение многих лет был уверен, что она погибла. Второй поцелуй, после возвращения Белль, привел к тому, что она сама ушла от него несколькими днями спустя. Тогда, на границе города, они почти поцеловались – когда Бей был еще жив и в пределах досягаемости – и Румпельштильцхен надолго потерял свою Белль, получив вместо нее Лейси с ее похотливыми улыбками, удушливыми духами и мраком в глазах, созданных только для света.
И пусть сейчас они должны расстаться – но это меньшее из двух зол, он не поцелует ее, не рискнет навлечь на нее очередную беду. Он делает это ради нее. Последний его подарок ей.
– Румпельштильцхен, – она произносит его имя своим полным жизни голосом, и ему страшно, но он не может не открыть свои бесполезные глаза. Она стоит перед ним, стройная фигурка в голубом – то самое пальто, которое он дал ей, когда Лейси сгинула, оставив вместо себя Белль.
– Ты хочешь, чтобы я бросила тебя? – он не может ничего понять по ее голосу.
На этот вопрос нет верного, правдивого, самоотверженного ответа. Он смаргивает слезы, наличие которых безуспешно пытается отрицать, и шепчет:
– Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу, чтобы у тебя… все было. Все, чего я тебе дать не смогу. И поэтому я дарю тебе свободу.
– О, Румпель, – бормочет она, и теперь он хочет видеть ее – только чтобы понять, разочарована она или рассержена. Или же настолько полна сострадания, как подсказывает предательский слух?..
После этого всплеска эмоций долго время царит молчание. Тот Румпельштильцхен, каким он был раньше, резкими и больно, как ножи, ранящими словами заставил бы Белль уйти. А затем вернулся бы к вещам в своем магазине в попытке тут же забыть боль, которую он причинил Белль, чтобы спасти ее. Но он не может так поступить. Она его Белль, пленница, смотрительница, и могла бы и сейчас снова стать его возлюбленной, и соблазнительницей, и заблудшей душой, и он не в состоянии снова причинить ей боль.
Она больше ничего не говорит, и от этого Румпельштильцхену страшно. Белль всегда знает, что сказать, и находит правильные слова, чтобы пролить бальзам на его раны и исцелить шрамы в его душе. А теперь она молчит, и он не знает, как это истолковать.
Наконец, она двигается с места и опускается на колени перед ним, и он пытается отшатнуться, но, в отличие от Белль, Румпельштильцхен не может двигаться без посторонней помощи. Он пойман в ловушку и ничего не может поделать с рукой Белль на своем колене, и сидит неподвижно, словно загипнотизированный.
– Мне не хочется бросать тебя, Румпель, но…
Белль делает паузу, и сердце Румпельштильцхена словно покрывается коркой льда.
– …но обещаю, что рассмотрю твое предложение при одном условии – ты пойдешь со мной. На час-другой, не больше. Если ты легко согласишься на это и выслушаешь все, что я скажу, я подумаю о том, чтоб уйти – если, в конце концов, ты опять этого захочешь.
– Белль, – имя само собой срывается с его губ – он задыхается и умоляет, но не может договорить оставшиеся три слова, которые рвутся наружу. Так что Румпельштильцхен вынужден замолчать, и крепче стискивает свои руки между коленями – чтобы не поддаться искушению привлечь ее к себе.
– Ты обещаешь сделать, как я прошу? – спрашивает она.
И он не может ей отказать:
– Обещаю.
3Без помощи Прекрасного Принца дело продвигается медленно, но Белль четко направляет Румпельштильцхена в нужную сторону, и на ее плечо удобно опереться, чтобы не потерять равновесие. Белль сильнее, чем кажется (она всегда была сильнее, гораздо сильнее его самого), и, спотыкаясь на каждом шагу, Румпельштильцхен все-таки выбирается из подсобки, а затем из лавки. Белль помогает ему сесть на переднее сиденье машины – его собственного «Кадиллака» – а сама усаживается на место водителя.
– Не беспокойся, Чихун научил меня водить, – ее голос смягчается улыбкой.
Еще одно умение, которому она выучилась сама, без его участия. Мелочно и нелепо ревновать по таким пустякам, но у Румпельштильцхена всегда было так мало возможностей что-то ей подарить, что теперь он чувствует себя так, будто у него похитили какую-то драгоценность.
Какое-то время они едут молча. Щурясь, Румпельштильцхен пытается что-то рассмотреть через стекла машины, но затем сдается и опускает взгляд на свои смутно белеющие руки. Как никогда, он жалеет об отсутствии трости, за которую мог бы сейчас держаться. Он понятия не имеет, куда они приехали, когда Белль останавливает «Кадиллак», и, обойдя его, открывает дверцу напротив Румпельштильцхена, помогая тому выбраться на холод. Ветер напоминает о старых болячках и об отсутствии пиджака, пробираясь под лохмотья одежды и пронизывая все тело до самых костей.
– Мы приехали, – произносит Белль.
В воздухе раздается непонятный поначалу звук, и Румпельштильцхен чувствует покалывание в шее, тревога заставляет его насторожиться и понять, где они находятся. Слышится потрескивание, как предупреждение для людей ни в коем случае не переходить границу Сторибрука, отделяющую город от остального мира. Позади Белль расплывчатое, кричаще яркое пятно обозначает опасное место, и сердце Румпельштильцхена замирает в груди. Он знает, что теоретически здесь должно быть защитное заклинание, которое не позволит ему (и Белль!) снова пересечь эту линию, но это знание не в силах побороть первоначально возникший, инстинктивный страх.
– Почему, – его скрипучий, едва слышный голос перерывается, он вынужден сглотнуть и продолжить снова, – зачем мы здесь?
Спиной он чувствует холодный металл автомобиля, рядом стоит Белль, и она кажется совершенно спокойной.
– Граница Сторибрука, – говорит она очевидную истину. – Я просто хотела напомнить тебе о том, что когда-то случилось.
– Я помню, – бормочет он, – я не могу забыть.
В его словах проскальзывает больше иронии, чем он хотел в них вложить, но Белль лишь слегка усмехается – с таким же внутренним напряжением, с каким он разговаривает.
– Да, но я забыла.
Взяв Румпельштильцхена за руку, Белль подводит его к обочине дороги, и ему кажется, что он до сих пор видит там следы дождя и крови – крови Белль – и холодный туман снова обволакивает его.
– Здесь ты держал меня на руках, говорил мне, что все будет хорошо. И дотрагивался до меня.
Он дрожит, но виной этому не пробудившаяся боль в бесчисленных шрамах, которые усеивают все его тело – дрожь идет откуда-то из глубины души. Это отголоски воспоминаний, которые слишком часто приходили ему на ум, воспоминаний, при малейшем побуждении готовых затопить его разум, воспоминаний, всколыхнувших целый ворох мучительных мыслей о том, что могло бы быть, что должно было быть, что, если…
Белль слегка прижимается к нему, обвив руку вокруг его талии, и, когда она приближает свое лицо и ее теплое дыхание касается его горла, дрожь ослабевает. Теплая, надежная, готовая поддержать – она здесь, она в безопасности, она все та же Белль.
– Пойдем, – она ведет его обратно к машине.
– Белль, – начинает было Румпельштильцхен, но ее слова заставляют его замолчать:
– Мы еще не закончили.
Они едут по привычному маршруту, по дороге, навсегда связанной в памяти Румпельштильцхена с ощущением безумной паники и отчаянного ужаса, которые охватили его тогда, и он вспоминает, как смотрел вслед фарам уезжавшей «скорой помощи». Вспыхнувшая ярость утихомиривается при мысли о том, какая участь постигла пирата, похитившего у него обеих женщин, которых он любил, и строившего вместе с третьей планы убить Румпельштильцхена – один ради мести, а другая ради власти.
Когда Белль во второй раз останавливает машину, Румпельштильцхен не хочет выходить – он знает, куда они приехали. Но Белль придерживает его за локоть, и, в конце концов, он дал ей слово и вынужден последовать за ней, невзирая на вспышки боли в каждом суставе. Он почти выдыхает ее имя перед тем, как стиснуть зубы и сжать челюсти, перед тем, как сосредоточиться на ощущениях в своем мозгу, по которому будто колотят молотком. Лишь бы не видеть перед собой… больницу.
Небольшое облегчение – Белль не ведет Румпельштильцхена внутрь. Он не хочет заботы людей, которые, скорее всего, злы на него из-за того, как пренебрежительно он относился к ним в прошлом. Неважно, было ли это пренебрежение реальным или выдуманным, и, кроме того, что бы они ни сделали, им не избавить его от страданий.
Белль подводит Румпельштильцхена к входной двери, откуда можно видеть, что происходит внутри – пусть даже он почти ничего не может различить. Превосходная память – это тоже своего рода проклятье, такое же или даже хуже того, что когда-то подарило Румпельштильцхену бессмертие и магию.
– Ты последовал за мной сюда, – произносит Белль. – Ты поцеловал меня и попытался напомнить мне, кем я была. И принес мне нашу чашку – помнишь? Я позаботилась о ней, пока мы были в разлуке. Иногда, когда я слишком сильно скучала по тебе, я брала чашку с собой и бережно обращалась с ней. Иногда мне важно было именно вещественное напоминание.
Невольно он обхватывает ее одной рукой. Будет еще тяжелее отпустить Белль после этой неожиданной поездки, но вряд ли он пожалеет о своем порыве. Он был там, где она когда-то, и он помнит, как тосковал по ее объятиям, по ее голосу. Он не может позволить ей страдать больше, чем того требует тягостная необходимость. Она крепко прижимается к нему, но он почти не чувствует ее веса, и зарывается носом куда-то ему в шею. Румпельштильцхен уже и забыл, как это прекрасно – когда кто-то так близко к тебе, когда-то кто-то обнимает тебя и нуждается в тебе.
– Пойдем, – внезапно говорит Белль, отстранившись, шмыгнув носом и быстро опустив голову, чтобы спрятать слезы. Она часто так делала в Темном Замке, она сделала так, уходя от него в гавани, когда он собирался отплыть в проклятую Нетландию. – Нам нужно зайти еще кое-куда.
На сей раз, поездка занимает всего лишь несколько кварталов, и он чувствует себя сбитым с толку, выбравшись из машины на большой улице, где в ряд стоят кирпичные дома. Румпельштильцхен чувствует себя настолько изможденным и усталым, что едва стоит на ногах, но эта поездка важна для Белль – в конце концов, это последние минуты, которые он проведет с ней. Он вынуждает себя выпрямиться настолько, насколько может, и, оглядываясь, пытается понять, куда его на этот раз привезли.
Заметив вывеску с белым пятном на ней, он пытается рассмотреть его, но не преуспевает в этом, пока Белль тихо не замечает:
– «Кроличья Нора».
Услышав ответ, Румпельштильцхен мгновенно застывает, стараясь усмирить дрожь, напрягая мускулы, и требовательно спрашивает:
– Зачем ты возишь меня по этим местам?
О нет, он только пытается требовать, но интонации сорванного, едва слышного голоса больше напоминают мольбу.
– Здесь ты последовал за мной, боролся за меня, отвоевал обратно, – неумолимо произносит Белль. – Даже когда я не знала и не любила тебя, ты все еще меня любил.
– Белль, – это все, что он может сказать – снова.
Он прожил века, встречался с самыми разными образцами и категориями людей, и до сих пор не может ее понять, предугадать ее поведение, отнести к какой-то определенной категории. Она – просто Белль, и этого достаточно, чтобы ему не цепляться за нее так отчаянно и себялюбиво. Она может управлять Сторибруком, вдохновлять людей следовать за ней, отражать нападения толп фанатиков, жаждущих стереть волшебство с лица земли, и… собственноручно водить машину.
А он слеп, лишен магии, настолько слаб и хил, что даже сильный порыв ветра может опрокинуть его на землю, как былинку. Он уязвим и хрупок, у него множество врагов, и это лишь некоторые из бесчисленных причин, по которым он должен даровать Белль свободу, которая является самой ее сутью. Он и в лучшие свои моменты не заслуживал такой любви – даже до обладания магии, до проклятья, до открытия порталов. Что уж говорить теперь о человеке, который убивал так, будто это ему ничего не стоило, и манипулировал невинными людьми?..
Белль вздыхает, и, наконец, с видимой тоской и нетерпением поворачивается лицом к Румпельштильцхену, заставив его тяжело привалиться к капоту «Кадиллака».
– Ты не понимаешь, Румпель? – требовательно спрашивает она. – У меня столько же ран и шрамов, сколько у тебя – они не видны снаружи, но они есть в душе. Мне причиняли боль, как телесную, так и душевную, запирали, забывали, вычеркивали из памяти, заменяли кем-то другим, но, несмотря на все это, ты меня не бросал. Ты никогда не сдавался, не пытался сбежать во имя так называемой свободы, пусть я и превратилась лишь в источник боли и для себя, и для тебя. Ты остался, ты сражался за меня и спас меня! Пожалуйста, – ее голос срывается, – позволь мне сделать то же самое для тебя! Любить тебя, остаться с тобой!
Она кладет ему руки на грудь, ее теплые пальцы забираются под рубашку, поднимаются к шее, путаются в болтающемся на шее галстуке. Белль тянется к нему, оказывается все ближе и ближе, пока он не осознает, что сам прижимает ее к себе, обвивает руками ее талию, и оба держатся на ногах только потому, что сзади капот автомобиля.
– Я люблю тебя, – шепчет она, и облачко воздуха, сотканное из этих слов, ласково касается его губ.
Его жена так и не простила ему, что он изувечил себя, чтобы вернуться домой к сыну, не оценила его жертвы. Для женщины, с которой он поделился своей магией, власть и честолюбивые устремления значили слишком много, чтобы ответить на его любовь. Люди, которым он доверял, по той или иной причине предавали его. Сына, поискам которого он посвятил всю свою жизнь, все эти сотни лет, больше нет.
Но эти три слова, подобные дуновению свежего воздуха, запах Белль, ее голос и ее прикосновения – ради них стоило пережить все это. И ради них он не растворится среди бесполезных останков другого мира, не превратится в безголосый призрак среди тех, что бродят в его лавке. Ради них он улыбнется через боль, терзающую все его бренное существо, ставшее тюрьмой для души, улыбнется, несмотря на то, что смерть Бея превратила его жизнь в бессмысленное, блеклое существование.
И этого достаточно.
– Да, – он разрешает ей остаться, потому что она умоляет его об этом, потому что так хочет его израненное, одинокое сердце. – И я тоже тебя люблю.
Вместе с улыбкой из груди Белль вырывается всхлип, и, обняв Румпельштильцхена обеими руками за шею, она держится за него так, словно в нем вся ее жизнь. И, может быть, это действительно так, может быть, она любит его так же невероятно сильно, как и он ее.
– Не оставляй меня опять, – лепечет она, уткнувшись в его рубашку. – Я не хочу бросать тебя. Прошу, Румпель, не оставляй меня.
– А ты не отпускай меня, – отвечает он, словно заключая, как всегда, сделку – и, возможно, он поступает глупо. Возможно, он обречен снова и снова повторять одни и те же ошибки, но это не имеет значения. Пусть хоть миру суждено погибнуть – если он не поцелует Белль, это не изменится, и на этот раз он примет в дар то, что ему предложили.
Он первым слегка отстраняется назад, но второй шаг делает она, приподнявшись на цыпочки, и их губы встречаются в теплом, влажном и настолько же стремительном, насколько первый был медленным, поцелуе. Ему нет нужды видеть ее. Он чувствует ее тело, вкус ее губ, саму ее душу, пока они жадно впиваются друг в друга. Она любит его, и пусть он считает, что она достойна кого-то лучшего – она думает, что заслуживает именно его. И пусть он знает, что не заслуживает ее – но так же он был недостоин Бея и, упустив его, совершил величайшую ошибку в своей жизни.
И он не позволяет ей уйти. Он прижимается к ней всем, что осталось от него прежнего, и целует так, будто никогда не остановится, и лишь сжимает девушку в объятиях еще крепче, в то время по его телу словно пробегает молния.
Румпельштильцхен даже не замечает, как магический всплеск убирает все его шрамы, и недуги, исцеляет его страдания и вливает могущество в его жилы. Поцелуй истинной любви способен разрушить любое проклятье, но поцелуй Белль значит для него нечто гораздо большее, и он ловит каждое мгновение, и понимает, что все изменилось, только слегка отстранившись, чтобы перевести дыхание.
Он открывает глаза.
И видит счастливую, широкую улыбку Белль, а в ее голубых глазах сияет надежда и видна неприкрытая радость. И любовь.
И, улыбнувшись, Румпельштильцхен снова целует ее.
Переводчик: Askramandora
Персонажи: Румпельштильцхен/Белль, Прекрасный Принц
Рейтинг: PG-13
Категория: гет
Жанр: ангст, драма, психология, AU
Размер: миди, более 4500 слов
Статус: закончен
Описание: Румпельштильцхен возвращается из Нетландии калекой, лишенным магии, и убежден в том, что, отпустив Белль, совершит именно тот самоотверженный поступок, какой должен сделать.
Публикация на других ресурсах: запрещена
Примечание автора: разрешение на перевод получено
Оригинал тут - archiveofourown.org/works/882442
1
Нечестно, это нечестно, думает Румпельштильцхен, пока Прекрасный Принц подходит к нему и осторожно, с видимой заботливостью, перебрасывает руку Румпельштильцхена через свое плечо, помогая тому подняться с койки, на которой он когда-то дважды истекал кровью. Он заплатил огромную цену за спасение своего внука – их общего внука – от Пэна, и даже большую за то, чтобы вернуться из Нетландии в городок, скрытый от чужих мощнейшей магией на свете (не считая, разумеется, истинной любви). Они все заплатили свою цену – Крюк окончательно, когда второй раз предал всех (или это был третий раз? Румпельштильцхен уже потерял счет его предательствам). Белоснежку, казалось, отрезвили проводы рыдающих мальчиков в небеса, а Регина стала какой-то маленькой и уязвимой после того, как впервые увиделась с Генри на острове. Она отказывается говорить о том, что ей тогда предстало, и Румпельштильцхен, зная вполне достаточно о создателе Нетландии, не мог не признать это решение мудрым. Эмма выглядела потрясенной и раздавленной тем огромным количеством магии, которое она вынуждена была исторгнуть из себя, чтобы прорваться через миры. Что касается Прекрасного Принца… он фактически пожертвовал своей жизнью, но, на его удачу, когда он получил удар кинжалом, у Румпельштильцхена еще оставалась магия.
Его магия.
Румпельштильцхену чудится, что он все еще чувствует ее, призрачное могущество течет по его венам вместе с кровью. Кажется, что ему нужно лишь взмахнуть рукой, и он увидит, как в облачке дыма преображается реальность. Он рисует в своем воображении эту картину, пока Прекрасный Принц, поддерживая его, почти несет на своих сильных руках, как ребенка, и выводит на палубу, под лучи солнца и порывы ветра. Румпельштильцхен представляет себе волшебный дым, могущество, ставшие неотъемлемой частью его жизни… но это все, что он может сделать.
Игра воображения – и только.
Его магия исчезла, покинула своего обладателя, как по его вине обитатели Сказочного мира покинули когда-то свои родные земли. За всякое волшебство надо платить, и он неоднократно познавал это на себе. Румпельштильцхен дважды потерял сына, раскрошил свою совесть в прах и развеял по ветру вместе с сердцем Милы. Остатки его идеалов погибли, когда Кора вырвала свое сердце из груди, а его собственное сердце украли вместе с надколотой чашкой. А затем и магия Пэна забрала то малое, что еще было от силы, здоровья, возможности поступать как человек, а не как слабовольное существо или чудовище. Или как трус.
Магия забрала все, и теперь Румпельштильцхен превратился в жалкую, сморщенную оболочку человеческого создания, тень, напоминание о том, кем когда-то был. Он был не в состоянии ходить самостоятельно, страдал одышкой, едва мог видеть при освещении большем, чем несколько свечей. Его руки тряслись, волосы полностью поседели, а кожа была исполосована шрамами – следами садистской мести Пэна.
Исходящая от Прекрасного Принца сила и жизненная энергия лишь усугубляют осознание своей явной немощи. И снова у Румпельштильцхена мелькает мысль, что так нечестно, а затем – что такова жизнь, и, возможно, это все-таки честно. В конце концов, не руки Прекрасного Принца обагрены кровью собственной жены, и, хотя он тоже отправил своего ребенка в другой мир, но сделал это из благородных и бескорыстных побуждений, надеясь на лучшее. Он представляет собой все то, чем Румпельштильцхен мог бы быть – но так и не стал.
Однако все эти сентиментальные мысли исчезают, бессильные защитить от смутного видения фигурки в синем пальто, наклонившейся вперед, стоящей на самом краю причала. Веки Румпельштильцхена вздрагивают, и он расслабляется лишь на мгновение, чтобы представить себе ее мысленный образ. В ее глазах так ясно сияют надежда, радость и облегчение. И любовь.
Любовь к чудовищу. К развалине. К тени.
Он помнит на ощупь ее темные кудри, помнит свою ладонь на ее щеке, мягкие губы, тепло прижавшегося к нему тела, ее безудержное стремление обнять…
У него всегда была прекрасная память, и отсутствие магии на нее не повлияло.
– Белль, – произносит Прекрасный Принц, понимая, как жалко сейчас выглядит Румпельштильцхен. – Она ждет тебя.
И Румпельштильцхену приходит в голову, что ничего более печального он еще никогда в жизни не слышал.
Прекрасный Принц ускоряет шаги, словно стремясь поскорее избавиться от своего бремени. Словно знает, что Румпельштильцхену ничего больше не нужно, кроме воссоединения с любимой женщиной, которую, как он раньше думал, никогда не увидит. По мере того, как оба спускаются с палубы по трапу, их шаги становятся гулкими и неуверенными. Румпельштильцхен уверен, что Регина, Эмма, Снежка и Генри тоже где-то здесь. Может быть, они уже на пристани, может быть, проверяют, прочно ли «Веселый Роджер» поставлен на якорь. Но он не видит их и слышит только собственное хриплое и громкое дыхание. Его пальцы до боли впиваются в плечо Прекрасного Принца, но тот даже не вздрагивает.
– Мы почти на месте, – подбадривает он своего спутника.
Но в этих словах нет нужды – Румпельштильцхен и так слышит легкие, стремительно приближающиеся шаги, которые неожиданно громко отдаются в его ушах, а затем он ощущает присутствие Белль. Он видит не ее, а лишь голубые, коричневые и телесные пятна цвета, но зато чувствует запах – книги, розы и что-то более банальное, то ли чернила, то ли пыль. Это словно дает понять, что Белль настоящая, и неважно, что она слишком хороша, чтобы быть настоящей. Свободной рукой он чувствует ее запястье в своей трясущейся ладони, а затем соленые и горячие слезы обжигают кожу у него на шее.
– Румпель, – всхлипывает она, и он не может не прильнуть к ней, и не имеет значения, как много раз он обещал себе – не будет, не будет обременять ее, привязывать к себе, ожидать слишком многого.
– Белль, – отвечает он, и этот рваный шепот – все, что осталось от его голоса, и если бы он мог, то в это мгновение разорвал бы Пэна на куски за все, что тот с ним сделал.
– Ты жив, – снова и снова лепечет она, и эти слова эхом отдаются в его голове. Ибо он оставил ее там, где, как он считал, она будет в безопасности, и доверил ей задачу справиться с Главным Офисом, и, возможно, он наполовину мертв, а Бея больше нет, и все, что у него осталось – это Белль. Все, что он любит, у него всегда, всегда забирают, вот почему он боится этого, боится на каждом шагу.
Прекрасный Принц дает им какое-то время, прежде чем прочистить горло и слегка сдвинуться с места. Ему так неловко, что это замечает даже Румпельштильцхен, несмотря на то, что тот почти ничего не видит.
– Я помогу дойти домой, – предлагает Прекрасный Принц.
– Нет, – поспешно возражает Румпельштильцхен. – Моя лавка. Я хочу туда.
В конце концов, лавка тоже все, что у него осталось. Магические артефакты, которые Румпельштильцхен собирал столетиями, теперь утратили свою силу для него, но все еще полезны, если понадобится заключить какую-нибудь сделку, и теперь являются единственным источником его власти. Там же, в лавке, стоит прялка, за которую он садится, когда хочет вытянуть шерстяную нить, а не золотую, и это то место, где Белль вернулась к нему. Ее заперли, похитили, прятали, ей постоянно угрожала опасность – и все это из-за него, Румпельштильцхена.
Если вернуться домой – туда, где они жили вместе, где он готовил для нее завтрак и баюкал во время ночных кошмаров в своих объятиях, и, наконец, позволил себе подумать о будущем вместе с Белль… тогда он снова захочет это будущее. Он будет цепляться за нее, напомнит ей ее обещание остаться навсегда, которое когда-то было отменено. Но в лавке он вспомнит, что с ней случилось из-за его любви, и сможет вести себя, как сильный, храбрый, самоотверженный человек – настолько благородно, насколько на это способно чудовище. Он сделает то, что должен сделать.
Белль не возражает против лавки, и тогда Прекрасный Принц, кивнув, ведет Румпельштильцхена к черному пятну – должно быть, припаркованному автомобилю. Белль молча цепляется за руку Румпельштильцхена – ту, которая когда-то сжимала костыль, а затем трость. Именно этой рукой он колдовал, к добру или ко злу применяя свою магию на людях. Белль обвивает руку Румпельштильцхена вокруг своих плеч, частично принимая на себя его вес. Он мечтает хотя бы иметь возможность идти, как все, а не волочить ноги по земле в слабом подобии ходьбы, но и в этом ему отказано. Точно так же, как под конец у него не остается даже гордости и достоинства. А еще он пытается внушить себе, что это к лучшему, и только поможет убедить Белль уйти от него, но не верит сам себе.
2Пока они едут в лавку, Румпельштильцхен не говорит ни слова, в то время как Прекрасный Принц рассказывает Белль о пребывании в Нетландии. Разумеется, он умалчивает о некоторых деталях, преподносит сокращенную версию случившегося, но Румпельштильцхен знает – Белль все равно поймет, что это лишь наполовину правдивый рассказ. А затем Принц спрашивает, что творилось в Сторибруке за время их отсутствия. Румпельштильцхен слушает историю об осадах и столкновениях с сотнями фанатиков, одетых в черное, о том, как магическое прикрытие защищало город от врага, о том, как Белль произносила воодушевляющие речи и посылала армии, возглавляемые гномами, в бой. Мыши, собаки и птицы превращались в женщин и мужчин, а принцы и принцессы брали в руки оружие по приказу Белль, и сейчас в голове у Румпельштильцхена бьется только одна мысль – что он ей больше не нужен (если когда-нибудь и был нужен).
Но теплая рука Белль покоится в его ладони, и она сидит совсем близко, прильнув к нему, а с другой стороны плотно закрытая дверца машины, так что Румпельштильцхену легко выдержать вес Белль. И, пока они едут вместе в этой машине, Белль все еще принадлежит ему, она в его власти, чтобы любить ее и беречь.
Он едва начал привыкать к жизни, в которой нет Белфайера, и кажется невыносимой мысль о том, что придется теперь привыкать к жизни без Белль. Однако он слушает ее и пытается подавить страх, понимая, в который уже по счету раз понимая, сколько же в душе у Белль храбрости и героизма, и какая она отчаянная. Лидер, принцесса, героиня, в сравнении с которой устыдились бы все герои ее историй – и эту девушку он столько времени держал, словно прикованной к себе, чудовищу, держал во тьме, не давая ей блистать, как должно. Настало время освободить ее, дать ей возможность расправить крылья навстречу новому, достойному будущему. Пусть сияет, как солнце, отныне не только для одинокого старого чудовища, оставшегося среди пыльных руин своего темного царства.
Румпельштильцхен старается прямо держаться на ногах, когда Белль и Прекрасный Принц помогают ему сначала выбраться из машины, а затем пройти во входную дверь лавки. Но, глядя, как легко и непринужденно Белль обращается с ключом, который он когда-то подарил Лейси, Румпельштильцхен уже знает, что проиграл. Его замешательство все растет, он задыхается от начинающего подспудно тлеть возмущения, в то время как его ведут внутрь, в подсобку, и, сколько ни вглядывайся прищуренными глазами, нигде не видно пыли или других следов запущенности, которая была здесь при нем.
Прекрасный Принц бережно опускает Румпельштильцхена на кушетку, как когда-то, но теперь Бея нет, а присутствие Белль здесь временно, скоро она уйдет. Румпельштильцхен неохотно выпускает ладошку Белль из своей и сцепляет пальцы перед собой, жалея об отсутствии трости, которую он мог бы повертеть в руках.
На какое-то время Белль и Прекрасный Принц перебрасываются словами между собой. Гордость Румпельштильцхена не позволяет ему вслушиваться в инструкции Принца относительно того, что делать с тонкими, как лезвия бритвы, шрамами, покрывающими все его тело. Оттуда магия вытекала вместе с кровью, пока Пэн хохотал и летал над Румпельштильцхеном, сопровождаемый самодовольной, широкой ухмылкой Крюка…
Запоздало и уныло он вспоминает о том, как жалко выглядит в своей потрепанной одежде, без пиджака и пальто, в дырявых штанах, с изорванными манжетами и отсутствием верхних пуговиц на рубашке, с бесполезно болтающимся на шее галстуком. Он больше не чувствует себя ни мистером Голдом, ни Румпельштильцхеном. Румпельштильцхен веками жил исключительно любовью к сыну и стремлением найти того, и отчаянно уповал на свою темную магию. А мистер Голд имел наружность респектабельного дельца, для которого интерес представляли лишь его имущество, торговые сделки и демонстрация своего могущества и власти. Человек же, который сейчас сидит на кушетке, отсчитывая минуты, которые ему остались до потери то, ради чего стоит жить – кто-то новый. Кто-то другой, но столь же слабый, беспомощный и уязвимый, как Румпельштильцхен или мистер Голд. Столь же недостойный и себялюбивый.
Звяканье колокольчика отрывает Румпельштильцхена от его мыслей, и, внимательно обведя комнату своими почти невидящими глазами, он понимает, что Прекрасный Принц ушел. А Белль занята тем, что ставит на стол, на слегка приподнятый пьедестал что-то белое, маленькое и тускло блестящее.
Надколотая чашка.
Румпельштильцхен надеется, что Белль оставит ему ту, когда будет уходить.
Для него больше нет извинений, и нет причин, чтобы откладывать объяснение. Разве что он отчаянно не хочет этого делать.
Но время пришло. Время отпустить Белль, стать благородным, самоотверженным, мужественным, и сейчас ему кажется, что ценность этих качеств сильно преувеличена. Тем не менее, он должен остаться один. И окончательно превратиться в ничто.
– Белль, – и она мгновенно оборачивается на звук его голоса. В первый раз он почти рад, что у него такое слабое зрение теперь – по крайней мере, он не увидит выражения ее лица при прощании. Страх, ужас, горе? Или, что столь же плохо – облегчение?
– От меня почти ничего не осталось. Провидица когда-то предсказала, что Генри станет моей погибелью, и это сбылось. У меня нет ни магии, ни сил, ни здоровья – я едва могу ходить и видеть, и даже ничего не могу поделать с тем, что у меня трясутся руки.
– Мне так жаль, – прерывает Белль, и Румпельштильцхену очень хотелось бы, чтобы это было не так. Ему и без этого тяжело.
– Белль, – снова повторяет он, потому что хочет, потому что так давно не обращался к ней по имени, потому что это такое облегчение, что не нужно произносить «Лейси». – Я старый, убогий человек, теперь уже и вовсе калека, у меня не остается никого, ради кого стоило бы жить, без Бея и без… послушай. Однажды я отпустил тебя, но ты вернулась. Однажды ты ушла, потому что я не был честен с тобой, но позволила мне снова войти в твою жизнь. А теперь…
Он отрабатывал эту речь и знает ее наизусть, но как же он желает счастливо забыть ее конец, к которому сам неуклонно ведет. Увы, у него забрали все, что только можно, но не воспоминания.
Наконец, он выдавливает из себя хриплым, надтреснутым шепотом:
– А теперь я снова отпускаю тебя.
Сказав это, он тут же закрывает глаза. Смутно или нет, Румпельштильцхен не хочет видеть, что сейчас сделает Белль – даст ли ему пощечину, иронически ли улыбнется, или дверь захлопнется за девушкой, с облегчением пользующейся первой же возможностью сбежать.
– Ты должна уйти. Я тебе больше не нужен, а я… я…
Но он не может. После всего, что случилось, он не может сказать, что она ему не нужна, что он больше не любит ее и не хочет видеть в своей жизни. Он не может солгать ей на прощание – после всего того, что между ними было.
Румпельштильцхену хотелось бы поцеловать ее, прежде чем произнести свою речь, но это было бы неумным решением. Он не повторит ранее сделанных ошибок. Однажды он поцеловал ее и после этого в течение многих лет был уверен, что она погибла. Второй поцелуй, после возвращения Белль, привел к тому, что она сама ушла от него несколькими днями спустя. Тогда, на границе города, они почти поцеловались – когда Бей был еще жив и в пределах досягаемости – и Румпельштильцхен надолго потерял свою Белль, получив вместо нее Лейси с ее похотливыми улыбками, удушливыми духами и мраком в глазах, созданных только для света.
И пусть сейчас они должны расстаться – но это меньшее из двух зол, он не поцелует ее, не рискнет навлечь на нее очередную беду. Он делает это ради нее. Последний его подарок ей.
– Румпельштильцхен, – она произносит его имя своим полным жизни голосом, и ему страшно, но он не может не открыть свои бесполезные глаза. Она стоит перед ним, стройная фигурка в голубом – то самое пальто, которое он дал ей, когда Лейси сгинула, оставив вместо себя Белль.
– Ты хочешь, чтобы я бросила тебя? – он не может ничего понять по ее голосу.
На этот вопрос нет верного, правдивого, самоотверженного ответа. Он смаргивает слезы, наличие которых безуспешно пытается отрицать, и шепчет:
– Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу, чтобы у тебя… все было. Все, чего я тебе дать не смогу. И поэтому я дарю тебе свободу.
– О, Румпель, – бормочет она, и теперь он хочет видеть ее – только чтобы понять, разочарована она или рассержена. Или же настолько полна сострадания, как подсказывает предательский слух?..
После этого всплеска эмоций долго время царит молчание. Тот Румпельштильцхен, каким он был раньше, резкими и больно, как ножи, ранящими словами заставил бы Белль уйти. А затем вернулся бы к вещам в своем магазине в попытке тут же забыть боль, которую он причинил Белль, чтобы спасти ее. Но он не может так поступить. Она его Белль, пленница, смотрительница, и могла бы и сейчас снова стать его возлюбленной, и соблазнительницей, и заблудшей душой, и он не в состоянии снова причинить ей боль.
Она больше ничего не говорит, и от этого Румпельштильцхену страшно. Белль всегда знает, что сказать, и находит правильные слова, чтобы пролить бальзам на его раны и исцелить шрамы в его душе. А теперь она молчит, и он не знает, как это истолковать.
Наконец, она двигается с места и опускается на колени перед ним, и он пытается отшатнуться, но, в отличие от Белль, Румпельштильцхен не может двигаться без посторонней помощи. Он пойман в ловушку и ничего не может поделать с рукой Белль на своем колене, и сидит неподвижно, словно загипнотизированный.
– Мне не хочется бросать тебя, Румпель, но…
Белль делает паузу, и сердце Румпельштильцхена словно покрывается коркой льда.
– …но обещаю, что рассмотрю твое предложение при одном условии – ты пойдешь со мной. На час-другой, не больше. Если ты легко согласишься на это и выслушаешь все, что я скажу, я подумаю о том, чтоб уйти – если, в конце концов, ты опять этого захочешь.
– Белль, – имя само собой срывается с его губ – он задыхается и умоляет, но не может договорить оставшиеся три слова, которые рвутся наружу. Так что Румпельштильцхен вынужден замолчать, и крепче стискивает свои руки между коленями – чтобы не поддаться искушению привлечь ее к себе.
– Ты обещаешь сделать, как я прошу? – спрашивает она.
И он не может ей отказать:
– Обещаю.
3Без помощи Прекрасного Принца дело продвигается медленно, но Белль четко направляет Румпельштильцхена в нужную сторону, и на ее плечо удобно опереться, чтобы не потерять равновесие. Белль сильнее, чем кажется (она всегда была сильнее, гораздо сильнее его самого), и, спотыкаясь на каждом шагу, Румпельштильцхен все-таки выбирается из подсобки, а затем из лавки. Белль помогает ему сесть на переднее сиденье машины – его собственного «Кадиллака» – а сама усаживается на место водителя.
– Не беспокойся, Чихун научил меня водить, – ее голос смягчается улыбкой.
Еще одно умение, которому она выучилась сама, без его участия. Мелочно и нелепо ревновать по таким пустякам, но у Румпельштильцхена всегда было так мало возможностей что-то ей подарить, что теперь он чувствует себя так, будто у него похитили какую-то драгоценность.
Какое-то время они едут молча. Щурясь, Румпельштильцхен пытается что-то рассмотреть через стекла машины, но затем сдается и опускает взгляд на свои смутно белеющие руки. Как никогда, он жалеет об отсутствии трости, за которую мог бы сейчас держаться. Он понятия не имеет, куда они приехали, когда Белль останавливает «Кадиллак», и, обойдя его, открывает дверцу напротив Румпельштильцхена, помогая тому выбраться на холод. Ветер напоминает о старых болячках и об отсутствии пиджака, пробираясь под лохмотья одежды и пронизывая все тело до самых костей.
– Мы приехали, – произносит Белль.
В воздухе раздается непонятный поначалу звук, и Румпельштильцхен чувствует покалывание в шее, тревога заставляет его насторожиться и понять, где они находятся. Слышится потрескивание, как предупреждение для людей ни в коем случае не переходить границу Сторибрука, отделяющую город от остального мира. Позади Белль расплывчатое, кричаще яркое пятно обозначает опасное место, и сердце Румпельштильцхена замирает в груди. Он знает, что теоретически здесь должно быть защитное заклинание, которое не позволит ему (и Белль!) снова пересечь эту линию, но это знание не в силах побороть первоначально возникший, инстинктивный страх.
– Почему, – его скрипучий, едва слышный голос перерывается, он вынужден сглотнуть и продолжить снова, – зачем мы здесь?
Спиной он чувствует холодный металл автомобиля, рядом стоит Белль, и она кажется совершенно спокойной.
– Граница Сторибрука, – говорит она очевидную истину. – Я просто хотела напомнить тебе о том, что когда-то случилось.
– Я помню, – бормочет он, – я не могу забыть.
В его словах проскальзывает больше иронии, чем он хотел в них вложить, но Белль лишь слегка усмехается – с таким же внутренним напряжением, с каким он разговаривает.
– Да, но я забыла.
Взяв Румпельштильцхена за руку, Белль подводит его к обочине дороги, и ему кажется, что он до сих пор видит там следы дождя и крови – крови Белль – и холодный туман снова обволакивает его.
– Здесь ты держал меня на руках, говорил мне, что все будет хорошо. И дотрагивался до меня.
Он дрожит, но виной этому не пробудившаяся боль в бесчисленных шрамах, которые усеивают все его тело – дрожь идет откуда-то из глубины души. Это отголоски воспоминаний, которые слишком часто приходили ему на ум, воспоминаний, при малейшем побуждении готовых затопить его разум, воспоминаний, всколыхнувших целый ворох мучительных мыслей о том, что могло бы быть, что должно было быть, что, если…
Белль слегка прижимается к нему, обвив руку вокруг его талии, и, когда она приближает свое лицо и ее теплое дыхание касается его горла, дрожь ослабевает. Теплая, надежная, готовая поддержать – она здесь, она в безопасности, она все та же Белль.
– Пойдем, – она ведет его обратно к машине.
– Белль, – начинает было Румпельштильцхен, но ее слова заставляют его замолчать:
– Мы еще не закончили.
Они едут по привычному маршруту, по дороге, навсегда связанной в памяти Румпельштильцхена с ощущением безумной паники и отчаянного ужаса, которые охватили его тогда, и он вспоминает, как смотрел вслед фарам уезжавшей «скорой помощи». Вспыхнувшая ярость утихомиривается при мысли о том, какая участь постигла пирата, похитившего у него обеих женщин, которых он любил, и строившего вместе с третьей планы убить Румпельштильцхена – один ради мести, а другая ради власти.
Когда Белль во второй раз останавливает машину, Румпельштильцхен не хочет выходить – он знает, куда они приехали. Но Белль придерживает его за локоть, и, в конце концов, он дал ей слово и вынужден последовать за ней, невзирая на вспышки боли в каждом суставе. Он почти выдыхает ее имя перед тем, как стиснуть зубы и сжать челюсти, перед тем, как сосредоточиться на ощущениях в своем мозгу, по которому будто колотят молотком. Лишь бы не видеть перед собой… больницу.
Небольшое облегчение – Белль не ведет Румпельштильцхена внутрь. Он не хочет заботы людей, которые, скорее всего, злы на него из-за того, как пренебрежительно он относился к ним в прошлом. Неважно, было ли это пренебрежение реальным или выдуманным, и, кроме того, что бы они ни сделали, им не избавить его от страданий.
Белль подводит Румпельштильцхена к входной двери, откуда можно видеть, что происходит внутри – пусть даже он почти ничего не может различить. Превосходная память – это тоже своего рода проклятье, такое же или даже хуже того, что когда-то подарило Румпельштильцхену бессмертие и магию.
– Ты последовал за мной сюда, – произносит Белль. – Ты поцеловал меня и попытался напомнить мне, кем я была. И принес мне нашу чашку – помнишь? Я позаботилась о ней, пока мы были в разлуке. Иногда, когда я слишком сильно скучала по тебе, я брала чашку с собой и бережно обращалась с ней. Иногда мне важно было именно вещественное напоминание.
Невольно он обхватывает ее одной рукой. Будет еще тяжелее отпустить Белль после этой неожиданной поездки, но вряд ли он пожалеет о своем порыве. Он был там, где она когда-то, и он помнит, как тосковал по ее объятиям, по ее голосу. Он не может позволить ей страдать больше, чем того требует тягостная необходимость. Она крепко прижимается к нему, но он почти не чувствует ее веса, и зарывается носом куда-то ему в шею. Румпельштильцхен уже и забыл, как это прекрасно – когда кто-то так близко к тебе, когда-то кто-то обнимает тебя и нуждается в тебе.
– Пойдем, – внезапно говорит Белль, отстранившись, шмыгнув носом и быстро опустив голову, чтобы спрятать слезы. Она часто так делала в Темном Замке, она сделала так, уходя от него в гавани, когда он собирался отплыть в проклятую Нетландию. – Нам нужно зайти еще кое-куда.
На сей раз, поездка занимает всего лишь несколько кварталов, и он чувствует себя сбитым с толку, выбравшись из машины на большой улице, где в ряд стоят кирпичные дома. Румпельштильцхен чувствует себя настолько изможденным и усталым, что едва стоит на ногах, но эта поездка важна для Белль – в конце концов, это последние минуты, которые он проведет с ней. Он вынуждает себя выпрямиться настолько, насколько может, и, оглядываясь, пытается понять, куда его на этот раз привезли.
Заметив вывеску с белым пятном на ней, он пытается рассмотреть его, но не преуспевает в этом, пока Белль тихо не замечает:
– «Кроличья Нора».
Услышав ответ, Румпельштильцхен мгновенно застывает, стараясь усмирить дрожь, напрягая мускулы, и требовательно спрашивает:
– Зачем ты возишь меня по этим местам?
О нет, он только пытается требовать, но интонации сорванного, едва слышного голоса больше напоминают мольбу.
– Здесь ты последовал за мной, боролся за меня, отвоевал обратно, – неумолимо произносит Белль. – Даже когда я не знала и не любила тебя, ты все еще меня любил.
– Белль, – это все, что он может сказать – снова.
Он прожил века, встречался с самыми разными образцами и категориями людей, и до сих пор не может ее понять, предугадать ее поведение, отнести к какой-то определенной категории. Она – просто Белль, и этого достаточно, чтобы ему не цепляться за нее так отчаянно и себялюбиво. Она может управлять Сторибруком, вдохновлять людей следовать за ней, отражать нападения толп фанатиков, жаждущих стереть волшебство с лица земли, и… собственноручно водить машину.
А он слеп, лишен магии, настолько слаб и хил, что даже сильный порыв ветра может опрокинуть его на землю, как былинку. Он уязвим и хрупок, у него множество врагов, и это лишь некоторые из бесчисленных причин, по которым он должен даровать Белль свободу, которая является самой ее сутью. Он и в лучшие свои моменты не заслуживал такой любви – даже до обладания магии, до проклятья, до открытия порталов. Что уж говорить теперь о человеке, который убивал так, будто это ему ничего не стоило, и манипулировал невинными людьми?..
Белль вздыхает, и, наконец, с видимой тоской и нетерпением поворачивается лицом к Румпельштильцхену, заставив его тяжело привалиться к капоту «Кадиллака».
– Ты не понимаешь, Румпель? – требовательно спрашивает она. – У меня столько же ран и шрамов, сколько у тебя – они не видны снаружи, но они есть в душе. Мне причиняли боль, как телесную, так и душевную, запирали, забывали, вычеркивали из памяти, заменяли кем-то другим, но, несмотря на все это, ты меня не бросал. Ты никогда не сдавался, не пытался сбежать во имя так называемой свободы, пусть я и превратилась лишь в источник боли и для себя, и для тебя. Ты остался, ты сражался за меня и спас меня! Пожалуйста, – ее голос срывается, – позволь мне сделать то же самое для тебя! Любить тебя, остаться с тобой!
Она кладет ему руки на грудь, ее теплые пальцы забираются под рубашку, поднимаются к шее, путаются в болтающемся на шее галстуке. Белль тянется к нему, оказывается все ближе и ближе, пока он не осознает, что сам прижимает ее к себе, обвивает руками ее талию, и оба держатся на ногах только потому, что сзади капот автомобиля.
– Я люблю тебя, – шепчет она, и облачко воздуха, сотканное из этих слов, ласково касается его губ.
Его жена так и не простила ему, что он изувечил себя, чтобы вернуться домой к сыну, не оценила его жертвы. Для женщины, с которой он поделился своей магией, власть и честолюбивые устремления значили слишком много, чтобы ответить на его любовь. Люди, которым он доверял, по той или иной причине предавали его. Сына, поискам которого он посвятил всю свою жизнь, все эти сотни лет, больше нет.
Но эти три слова, подобные дуновению свежего воздуха, запах Белль, ее голос и ее прикосновения – ради них стоило пережить все это. И ради них он не растворится среди бесполезных останков другого мира, не превратится в безголосый призрак среди тех, что бродят в его лавке. Ради них он улыбнется через боль, терзающую все его бренное существо, ставшее тюрьмой для души, улыбнется, несмотря на то, что смерть Бея превратила его жизнь в бессмысленное, блеклое существование.
И этого достаточно.
– Да, – он разрешает ей остаться, потому что она умоляет его об этом, потому что так хочет его израненное, одинокое сердце. – И я тоже тебя люблю.
Вместе с улыбкой из груди Белль вырывается всхлип, и, обняв Румпельштильцхена обеими руками за шею, она держится за него так, словно в нем вся ее жизнь. И, может быть, это действительно так, может быть, она любит его так же невероятно сильно, как и он ее.
– Не оставляй меня опять, – лепечет она, уткнувшись в его рубашку. – Я не хочу бросать тебя. Прошу, Румпель, не оставляй меня.
– А ты не отпускай меня, – отвечает он, словно заключая, как всегда, сделку – и, возможно, он поступает глупо. Возможно, он обречен снова и снова повторять одни и те же ошибки, но это не имеет значения. Пусть хоть миру суждено погибнуть – если он не поцелует Белль, это не изменится, и на этот раз он примет в дар то, что ему предложили.
Он первым слегка отстраняется назад, но второй шаг делает она, приподнявшись на цыпочки, и их губы встречаются в теплом, влажном и настолько же стремительном, насколько первый был медленным, поцелуе. Ему нет нужды видеть ее. Он чувствует ее тело, вкус ее губ, саму ее душу, пока они жадно впиваются друг в друга. Она любит его, и пусть он считает, что она достойна кого-то лучшего – она думает, что заслуживает именно его. И пусть он знает, что не заслуживает ее – но так же он был недостоин Бея и, упустив его, совершил величайшую ошибку в своей жизни.
И он не позволяет ей уйти. Он прижимается к ней всем, что осталось от него прежнего, и целует так, будто никогда не остановится, и лишь сжимает девушку в объятиях еще крепче, в то время по его телу словно пробегает молния.
Румпельштильцхен даже не замечает, как магический всплеск убирает все его шрамы, и недуги, исцеляет его страдания и вливает могущество в его жилы. Поцелуй истинной любви способен разрушить любое проклятье, но поцелуй Белль значит для него нечто гораздо большее, и он ловит каждое мгновение, и понимает, что все изменилось, только слегка отстранившись, чтобы перевести дыхание.
Он открывает глаза.
И видит счастливую, широкую улыбку Белль, а в ее голубых глазах сияет надежда и видна неприкрытая радость. И любовь.
И, улыбнувшись, Румпельштильцхен снова целует ее.
@темы: переводы, Белль, фанфикшен, Румпельштильцхен/мистер Голд
-
-
05.01.2014 в 22:36Получается тогда, поцелуй любви подарил ему совершенно новую, светлую.
Но блин. Если от каждого поцелуя любви человек может получать магию...
Ладушки, видно автор просто хотел истинного ХЭ. ^^
-
-
05.01.2014 в 22:39-
-
05.01.2014 в 22:41-
-
05.01.2014 в 22:54А замечание плюсую)
Невнимательная барышня.
А еще она его не переодела. Не знаю как вам, а мне было бы ужасно некомфортно таскаться в грязной, рваной одежде-
-
05.01.2014 в 23:04-
-
05.01.2014 в 23:07Это, мне кажется, как раз объяснимо. Румпелю настолько не терпелось проявить благородство и
послать Белль подальшеотпустить ее великодушно, что она не решилась дать ему передышку, которую Голд все равно потратил бы не на отдых, а на жалость к себе и страдания, а сходу взяла быка за рога и объяснила, почему никто никуда не уходит.-
-
06.01.2014 в 07:34Холодно же няшхену! Я протестую!-
-
06.01.2014 в 10:52-а это бочки, Румпель. И тут я, пожалуй, пойду домой...
-
-
06.01.2014 в 11:02устраивайся на новом месте обитания!
-
-
06.01.2014 в 14:16Чтобы Румпель подумал: "Ааааа, она мною таким брезгует!"?
-
-
06.01.2014 в 14:29Может, я хотела почитать, как она его раздевает, моет и все такое!